Рассказы. Повести. Легенды
Шрифт:
Прежде всего он отрекомендовался:
– - Русский патриот, Василий Васильевич Воронов, преданный своему отечеству, престолу, самодержавию и православию. По совету князя Сардинина я пригласил вас сегодня, почтенное собрание, обсудить наши русские дела и принять меры к спасению нашего государства, которому грозит великая опасность от внутренних врагов, более дерзких и опасных, чем враги внешние... Вот господин Щов, только что вернувшийся из Петербурга, лучше меня объяснит вам суть дела. Господин Щов, будьте любезны сказать вступительное слово.
Из-за стола поднялся высокий худощавый человек с маленькими бесстрастными
– - Почтенное собрание!
– начал он, вынимая из кармана бумажку и все время косясь на нее.
– Трудное и ужасное время переживает наше дорогое отечество. Изменники и крамольники, потерявшие честь и совесть, кричат по всей России: "Долой правительство и царя, мы сами хотим управлять народом и царством". Они хозяйничают уже в городах и земствах, выжимают с крестьян земские сборы и мечтают опять восстановить крепостное право.
– - Крамольники!
– крикнули четыре голоса из разных углов, и в ответ им по собранию глухо пронесся ропот.
– - Они отрицают бога и православную веру, отрицают отечество, царя и верных слуг его, убивая лучших людей, преданных губернаторов и честных министров. Кто же эти люди, ведущие нас на край пропасти? Эти люди студенты, профессора, учителя, адвокаты, писатели и жиды!
Новая волна ропота пронеслась по собранию.
– - Взглянем же, что стало с нашим народным хозяйством. Все разорено: дела испорчены, кредит подорван, и все это началось с проклятого слова "доверие", которое, не подумавши, бросил один либеральный министр назло действительной опоре России - самодержавию! Этим проклятым словом он вверг страну в несказанные беды. А другой министр, покровитель лендов, прямо отдал отечество на растерзание инородцам и всяким врагам...
– - Правильно!
– закричал вдруг банщик, очнувшись от спячки.
– Все жулики и изменники!
Он ударил по столу тяжелой ладонью и, перебивая оратора, горячо продолжал:
– - Всех их к чертовой матери!
Настроение вдруг поднялось. Много голосов заговорило сразу, но банщик кричал громче всех, стуча по столу:
– - К чертовой матери! Всех их к чертовой матери!
Оратор пытался что-то сказать, но его уже не слушали, а бранили обоих министров, называя их предателями.
Кто-то прибавил к двум третьего, потом прибавил еще одного, а потом уже все загалдели вообще про начальство.
– - Велика больно власть дана!
– сердился один.
– - Теснят народ и знать ничего не желают, - перебивал Другой.
– - Зазнались!
– добавил третий.
– Ни суда на них, ни управы!
– - Жертвы наши разграбили, а мы-то сдуру несли денежки-то. А они по карманам.
– - Денежки наши - турлы!.. Фью!
– - А полиция? Житья нет! Что захочет, то и ломит без меры, без толку: штрафует, орет, придирается.
– - Пристав у нас был - этакое животное!
– - А наш-то пристав: намедни так на меня и хрипит, так и топочет ногами.
– - А моего дворника из Москвы выслал. Спрашивается:
за что?
– - Зазнались! Пора бы им кулаки-то сшибить!
– - Только себе морды отращивают, окаянные!
– - Всех их к чертовой матери!
Говорили и кричали все разом, и чем больше шумели, тем больше разгорячались. Бранили войну, бранили каких-то
мошенников, роптали на налоги и ругали полицию. Настроение слагалось не в пользу оратора. Напрасно пытался он перейти снова к речи, напрасно кричали сыщики про жидов и студентов, и напрасно махал руками Воронов, призывая к порядку.– - Почтенное собрание!.. Почтенное собрание!..
– надрывался он, обливаясь холодным потом.
– Вы не про то! Тише! Не про это речь! Подождите!.. Почтенное собрание!
Но страсти разгорелись, и им уже не было удержа.
– - Минин! Спасайте!
– бросился, наконец, Воронов чуть не со слезами к Красавицыну.
– Лезьте на стол. Кричите им что-нибудь!
Красавицын точно ждал этого. Ловко занес он на стол ногу и вдруг вырос над всем обществом с раскинутыми врозь руками.
– - Народ православный!
– гаркнул он во весь голос.
Неожиданность удалась. Все повернули глаза к новому оратору и притихли, тем более что привезенный им молодец успел кое-кого пырнуть пальцами под ребра и сказать:
"Гляди! гляди!"
– - Народ православный!
– повторил Красавицын, не зная, что говорить дальше; сердце его колотилось, кровь стучала в виски.
Самолюбие не позволяло ему слезть теперь со стола, не сказавши ни слова, и он с своей высоты глядел почти с ужасом в эти десятки чужих глаз, в эти бороды и лица, обращенные к нему в ожидании чего-то важного и большого. Это молчание, которое он вызвал своим окриком, теперь давило его. Он понимал, что еще секунда - и все расхохочутся, и он уйдет, сгорая со стыда, а завтра весь город будет знать, как Красавицын говорит речи.
– - Народ православный!
– воскликнул он еще раз, теряясь, не рассуждая и делая что-то бессознательное.
Трясущимися руками он распахнул вдруг полу своего пиджака и, хватая из бумажника деньги, запальчиво мял их и бросал на стол, приговаривая.
– - Вот!.. Вот!.. Вот!..
Потом вытащил кошелек и так же страстно и неожиданно для самого себя раскрыл его над столом, и, когда зазвенели рубли, полтинника, золото и мелочь, он почти уже шепотом восклицал, но резко, на всю комнату:
– - Вот! Вот!
От денег, сыпавшихся на скатерть и на пол, и от той страстности, с которой Красавицын все это делал, впечатление было велико и сильно. Все осторожно начали подгребать бумажки в одну кучу, а некоторые нагибались я поднимали с пола монеты.
– - Жертвую!
– восклицал Красавицын, овладевая опять собою и чувствуя, что честь спасена.
– Сложимся, объявим подписку, наймем добровольцев: пусть дуют проклятых крамольников!
– - Бить!
– радостно поддержали сыщики.
– - Бей их! Бей!
– ответили еще голоса, а Воронов захлопал в ладоши и весь просиял.
– - Кладу и я от себя на доброе дело, - сказал он, медленно роясь в бумажнике.
– - И я кладу на алтарь отечества!
– добавил торговец с медалями, выбрасывая золотой.
И другие все согнули головы над кошельками, стараясь достать и положить в общую кучу так, чтобы другие не заметили - сколько.
– - Теперь мы видим, - говорил Воронов, - как велико негодование против крамолы во всех слоях населения. Нам дорого ваше сочувствие, а за средствами и силами дело не станет: народ горит желанием сокрушить врагов родины. Да погибнет крамола!
– торжественно воскликнул он, поднимая над головою кулак.