Рассвет (сборник)

Кажется, потухни сейчас фары машин, все равно будет светло — так ликующе горели глаза Димки, сияло его лицо.

— Петь?.. Не люблю, особенно насухую, — проговорил Тимофей таким же бесцветным голосом. — Дал бы закурить, паря.

Димка открыл портсигар.

— Угу… — неопределенно пробурчал Тимофей вместо «спасибо», намертво прикусил папиросу и лениво полез в кабину трактора.

— Теперь Клавка только утром снимет его с машины, — засмеялся Димка.

И снова полилась песня под звуки марша и рокот моторов. Она звенела, летела над сонной степью… И я увидел картину: под звуки этой песни все дальше и дальше вглубь высушенной степи продвигается трасса канала. Вот по ней хлынула, клокоча и торжествуя, бурая от напряжения вода… Вижу, как вздрогнула разбуженная земля, наливаясь соком жизни, как потянулись к щедрому, а вчера еще такому безжалостному солнцу изумленные побеги… И над всем этим преображенным краем, торжествуя и зовя за собой, звучит наша песня…

Справа от меня, в строгом согласии с ритмом песни, работает машина Димки, а слева — такая же машина Тимофея Неуемного. Кто сказал, что Тимофей не любит петь? Не может быть! Я был уверен, что он пел сейчас вместе с нами нашу песню…

Не знаю, сколько продолжалось ее победное звучание. Очнулся я от того, что почувствовал, как песня вдруг оборвалась. Я оглянулся. Тракторы Тимофея и Димки стояли, работая на малых оборотах.

— Шабаш, — прокричал Димка.

Мерцали звезды, молчала сонная степь, спал на столбе динамик, спали насупленные вагончики, за черными окнами спали люди. Как жаль, что они не видят, как нарождается новый день. Землю еще обволакивала мягкая, сонная тишина.

Нам хотелось смеяться.

3

— Подъем! Выходи строиться!

Я вскочил с кровати. Казалось, что мы всего минуту назад прилегли, а уже через окна вагончика хлестали продольные лучи солнца.

— Ишь, разоспались, как суслики зимой. А еще студенты, — строго говорил начальник участка Ястребов, но глаза его светились озорством и лаской. Знает или не знает?.. Наверное, знает!

Вчера вечером он сказал, что утром будет ехать на железнодорожную станцию, и обещал подвезти нас.

— На сборы четверть часа, — бросил Ястребов уже с порога и вышел.

…Земля мягко и неслышно прогибалась под шинами машины. Ястребов вел ее целиной к шоссе. Мы с Димкой сидели на заднем сиденье. В багажнике лежали наши чемоданы, за моей спиной стояла огромная папка с рисунками, этюдами, набросками. Где-то за складкой местности остался наш городок, по сторонам плыла сухая степь, с которой мы так сроднились за два с половиной года. Нам дороги были ее зной и ломкая высохшая трава, запах пыли и внезапные ветры. Мы покидали все это, но уже не было вчерашней боли расставания. У меня было ощущение, что мы покидаем эту землю не навсегда. Буду ли я художником, станет ли Димка инженером — мы приедем сюда, чтобы вдохнуть аромат разнотравья, чтобы заново ощутить, как липкий пот приклеивает к спине рубашку, как после смены сладкой истомой ноет уставшее тело.

На душе было по-праздничному радостно и в то же время беспокоило чувство какой-то потери. Чего-то не хватало. И тут Димка вполголоса стал напевать мотив совершенно незнакомой мне песни.

— Что это? — спросил я его шепотом.

— А разве не узнаешь? — Глаза Димки лучились восхищением. И вдруг я вспомнил, чего мне не хватало. Песни! Во мне вспыхнула, как пламя, ночная торжественная мелодия. Только почему Димка поет что-то незнакомое! Я не стал говорить ему, что я пел ночью совсем другое. Да это и не важно. Главное, что песня жила в каждом из нас, что мы увозим ее с собой, как что-то необозримо величественное и радостное. И я думал: счастлив тот человек, кто имеет такую песню, кто в силах сберечь ее и до конца своих дней!

Печатается по изданию:

газета «Крымская правда»,

Симферополь, 30.01.1968, № 25

Тост (фельетон)

Райком комсомола давно опустел: все ушли домой пораньше, чтобы подготовиться к встрече Нового года. Только в кабинете первого секретаря зеленым светом горела настольная лампа. Анатолий Делягин, как обычно, задержался. Сегодня для этого были особые причины: впервые в жизни он собирался встретить Новый год вместе с молодежью.

«На вечере будут комсомольские активисты, мои подчиненные, — размышлял секретарь. — Я должен произнести тост — инструктивную, направляющую речь. Я вскрою их ошибки, укажу на недостатки, начертаю перспективы работы на новый год».

Анатолий решил набросать тезисы речи. «Начну так: «Товарищи!.. За отчетный период…» — на этом мысли Делягина прервались. Он потер ладонью лоб — не помогло. В голову лезли вялые, расплывчатые мысли, а энергичных, руководящих слов не было.

Минут десять секретарь сидел, с серьезным видом рисуя на бумаге восклицательные знаки. Мыслей не прибавилось.

Вдруг его осеняло: он достал из стола свой доклад на районной комсомольской конференции. С уважением посмотрел на солидную кипу бумаги: «Для тоста, пожалуй, многовато, сокращу-ка я его минут до сорока».

«Товарищи! За отчетный период, — прочитал он и обрадовался: начало доклада совпадало с будущей речью, — райком комсомола, — не отрываясь, читал секретарь, — как ведущее звено, претворяя и руководствуясь указаниями и директивами, спущенными отделами обкомома, систематически и повседневно выполняя и успешно решая эту задачу, проявил в работе некоторые положительные моменты, заострил факты, которые способствовали выявлению явлений и недооценки важности некоторых событий…»

«Здорово! Пойдет», — с удовольствием подумал секретарь и отчеркнул абзац карандашом. Дальше он читал уже не отрываясь, отмечая абзацы и даже целые страницы.

В комнате царила тишина. Шелест бумаги становился все тише и, наконец, прекратился.

Неожиданно дверь распахнулась, и в комнате появился коренастый мужчина с большой бородой, держа за руку мальчика в белой шубке.

— А-а-а! Старый год! Прощаться пришел? — поднялся из-за стола секретарь… — Ну как, принял дела? — обратился он к мальчику.

— Какой там год… — ответил мужчина. — Три года, как я комсомолец, а билета вы мне еще не вручили… Вот уж скоро сын в комсомол вступать будет…

Секретарь понял, что ошибся, и недовольно проговорил:

— Зайдите в будущем году, там разберемся.

— А вы помните меня? — услышал он голос и обернулся. У стола стояла девушка.

— Вы из области? — мягко спросил секретарь, с улыбкой протягивая ей руку.

— Нет, из артели швейниц, но я агроном, — ответила девушка. — Полгода я прошу вас направить меня на работу в деревню. До сих пор мое заявление не разобрано.

Лицо Делягина омрачилось.

— Я руковожу кампанией в целом, мне некогда заниматься отдельными агрономами. И вообще… я занят!

— А ты как сюда попал? — спросил он входящего в кабинет заворга райкома Петю Смирнова. — На вечер разве не пойдешь?

— Стыдно идти, — с обидой ответил Петя. — Ведь из тех, кто там будет, я никого не знаю в лицо. Здесь, — Петя потряс в воздухе объемистой папкой, — собраны справки, постановления, решения, отношения, инструкции, резолюции… Весь год я сидел над ними в райкоме: писал, регистрировал, подшивал, нумеровал… и ни разу не был в комсомольских организациях. И другие райкомовцы не были. Мы оторвались от масс, стали бюрократами…