Разрушена

Я выхожу в коридор и иду к лестнице, останавливаюсь у дверей библиотеки, вспоминая.

Уже темно, я не вижу света из-под двери. Я босиком, поэтому не издаю ни звука, но это неважно. Вокруг никого нет, только одна лампа, оставленная в гостиной, и несколько стаканов, оставленных в качестве доказательства того, что здесь кто-то был.

Я крадучись спускаюсь по лестнице и иду к входной двери. Она не заперта, я открываю ее и с облегчением обнаруживаю, что машина, на которой мы приехали, все еще припаркована на том же месте, что и тогда, когда мы приехали.

Я выдыхаю, но что я думала? Что Себастьян оставит меня здесь?

В большой столовой горит еще одна лампа. Здесь стоят чистые хрустальные фужеры, фужеры и разнообразные бокалы для вина, готовые к тому, чтобы их убрали утром. Я предполагаю, что дверь, ведущая из столовой, - это кухня, и под дверью виден слабый свет.

Я знаю, что это может быть любой из них. Итан, Люсинда или Грегори, но я все равно иду к ней и слегка приоткрываю ее.

Но и эта комната пуста.

На стойке стоит бутылка виски, на столе - два стакана, в каждом из которых остатки янтарной жидкости. Этикетка знакомая. Это та марка, которую пьют Себастьян и Грегори.

Найдя чистый стакан, я наливаю себе на два пальца. Не знаю почему, мне это не нравится, но я беру его, сажусь в одно из кресел за столом и делаю глоток.

Я не знаю, где Себастьян. На двери не было замка, чтобы я могла ее закрыть, но, может быть, он не знал, в какой комнате я нахожусь. А может, он опять так много выпил, что отключился в одной из других спален.

Тут открывается дверь на кухню, и врывается порыв холодного ветра.

Мое сердце подпрыгивает к горлу, когда Грегори входит внутрь.

Он выглядит таким же потрясенным, как и я, и проходит минута, прежде чем он закрывает дверь и, кажется, возвращает себе самообладание, что он делает быстрее, чем я.

— Где твой телохранитель? — спрашивает он, едва оглядываясь по сторонам, пока идет к раковине и поливает водой окурок своей сигареты, а затем выбрасывает его в мусорное ведро.

— Почему ты куришь?

— Почему бы и нет?

Он поворачивается ко мне лицом, прислоняется спиной к стойке.

— Ты беспокоишь о моем здоровье? — спрашивает он.

Он смотрит на мое виски, приносит бутылку и садится напротив меня. Он наливает в один из двух стоящих там стаканов и проглатывает все, прежде чем налить еще.

— Ты тоже слишком много пьешь, — говорю я.

— Много осуждаешь?

— И ты, и твой брат.

Нацепив на лицо фальшивую улыбку, он делает еще один здоровый глоток.

— Думаешь, тебе стоит быть здесь? Наедине со мной? — спрашивает он.

Я изучаю его и снова вижу его, того сломленного мальчика за сердитым, жестким фасадом.

— Почему ты здесь, Грегори? В доме Люсинды?

— Я не чувствовал себя желанным гостем на острове.

— А здесь тебе рады?

Он пожимает плечами.

Я опускаю взгляд на янтарную жидкость, покручиваю ее в руках, затем делаю глоток.

— Это помогает? — спрашиваю я.

— Что помогает?

— Если я выпью достаточно, все пройдет? Я забуду? — спрашиваю я. Я смотрю в его странные глаза, такие темные, с крапинками яркой бирюзы.

— Только на время, — говорит он.

Он проглатывает содержимое своего стакана и жестом просит меня сделать то же самое.

Я поднимаю его и делаю это, хотя он адски жжет, и он наливает мне еще.

— Это хорошая Девочка-Уиллоу.

— Прекрати это. Просто прекрати.

— Почему?

— Потому что это не ты. Ты не придурок, хотя ты из кожи вон лезешь, чтобы вести себя как придурок.

Он фыркнул: — Вот тут ты ошибаешься, Хелена. Я придурок и засранец, но не больше, чем мой брат.

— Где он?

Он пожимает плечами: — Я не хранитель Себастьяна.

Мы сидим в тишине в течение долгой минуты.

— Ты ошибаешься, — говорю я.

Он поднимает бровь.

— Ты не являешься ни тем, ни другим. Я вижу тебя, Грегори. Я вижу дальше того образа засранца, который ты любишь на себя напяливать. Это всего лишь прикрытие, и я вижу его насквозь.

— Правда? — он пьет.

Я делаю еще глоток, хотя чувствую алкоголь.

— Да, правда. То, что ты сказала, когда мы были на том пляже, я понимаю, что ты хочешь этого. Хотела этого дурацкого поцелуя. То, что делает Себастьян, я знаю, это нечестно, не по отношению к тебе.

— Справедливо, — фыркнул он, — Жизнь ни хрена не справедлива, Хелена.

— Это не так, — я молчу, обдумывая свои слова.

— Ты знаешь, если он найдет тебя здесь со мной, он будет в бешенстве, — говорит Грегори.

— Тебе на это наплевать, — говорю я.

— А тебе?

— Я думаю, иногда мне легче, потому что он заставляет меня. С тобой. Когда он говорит мне, это проще.

Я ставлю стакан на край стола, сосредоточившись на нем, а не на нем.

— Даже когда он наказывает меня после.

Когда я наконец поднимаю глаза, я вижу, что он смотрит на меня.

— Чего ты хочешь, Хелена?

Я пью из своего бокала. Я не отвечаю.

— Что ты здесь делаешь? — продолжает он, — Со мной?

— Ты мне небезразличен, Грегори.

— Чушь.

— Это не чушь. Это так.

Его глаза ищут мои: — Но ты любишь его.

Я киваю.

Он отодвигает свой стул, скребя плитку.

Я тоже встаю и ловлю его руку, когда он поворачивается, чтобы уйти: — Подожди.

Он смотрит вниз на мою руку, обхватившую его запястье, затем поднимает взгляд на меня.

— Чего ждать? — спрашивает он.

Он смотрит на меня так, как будто что-то ищет. Как будто он ищет, как вы ищете буй, когда вы слишком далеко в море и у вас нет сил плыть еще минуту. Еще одну секунду.

— Чего ждать, Хелена? — снова спрашивает он, переставляя руки так, что они обхватывают оба моих запястья, и отводя меня назад к стене.

— Грегори...

— Нет, — он подходит ближе и нависает надо мной, — Ответь мне. Чего ждать?