Разрушена

Я открываю ее. Она стоит у раковины, одежда, которую она держала в руках, кучей валяется на полу. Она смотрит на свое отражение, но я не уверен, что она вообще что-то видит.

— Может, расскажешь мне, что, блядь, происходит?

Она поворачивает краны, моет лицо: — Мне нужен душ.

— Зачем?

— Потому что твой брат только что отвез меня на какой-то остров искупаться, и я соленая от воды. Ясно?

— Какой остров?

— Бухта. Не остров.

Я чувствую, как сжимается моя челюсть: — Что он сделал?

— Ничего.

— Не похоже, что это было ничего.

— Просто оставь его в покое.

Я подхожу к раковине, выключаю краны: — Он прикасался к тебе?

Она смотрит на меня: — Всегда одно и то же. Ты позволил ему трогать меня, Себастьян. Помнишь? И не раз.

— И я помню, что тебе это нравилось, — говорю я, хватаю ее за руки, трясу ее, — я помню, как ты кончила. Я не могу выкинуть этот звук из головы.

— Знаешь что? Мне действительно понравилось, мне понравилось, как он трахал меня. Я кончила. И, возможно, мне следовало позволить ему делать то, что он хотел...

— Что он хотел?

— Поцеловать меня. Просто поцеловать меня. Вот и все.

Я отпускаю ее, и когда она возвращается в спальню, я следую за ней.

— Поцелуи - это другое. Интимное, — говорю я.

— Как секс может быть менее интимным? То есть, я понимаю, что он в замешательстве. Ты выставляешь меня на улицу, а потом забираешь обратно. Подвешиваешь меня там, а потом забираешь обратно. И я не могу понять, чего ты хочешь. Что ты делаешь из обязательств, — она опускается на кровать, — Я даже не могу сказать, чего я хочу.

Я стою в стороне, наблюдаю за ней: — Я контролирую это. Он может прикасаться к тебе только тогда, когда я скажу. Он может прикасаться к тебе только так, как я скажу. Я контролирую это.

— Но ты не можешь контролировать эмоции, Себастьян. Это так не работает, даже для тебя. Ты можешь пытаться устроить нас так, как хочешь в своей дурацкой игре, но ты все равно не можешь контролировать то, что мы чувствуем. Никто не может!

— Прими душ, переоденься и оставайся в своей комнате. Мне нужно поговорить с братом.

Она смотрит на меня: — Что ты собираешься делать?

— Это будет между мной и им.

— У тебя так много секретов, так много между тобой и им. Так почему же я всегда оказываюсь посередине? Почему я всегда тот, кого тянут, кто натянут до предела?

Мне нужна минута, чтобы ответить. Я знаю эту заезженную пластинку.

— Это то, что происходит. То, что делает Девочка-Уиллоу, — я иду к двери, но останавливаюсь и оборачиваюсь, — Здесь тоже, — говорю я, протягивая блокнот, — С твоей тетей. Только потом с крайними последствиями. Я не позволю, чтобы это случилось со мной и моим братом.

— Ты хочешь всего этого. Ты хочешь меня. Ты хочешь его. Это не сработает. Разве ты не видишь? Кто-то пострадает. Возможно, все мы.

Черт.

Я провожу рукой по волосам.

— Мне нужно найти брата.

Она качает головой и отворачивается.

Я выхожу за дверь, спускаюсь по лестнице. Я бросаю книгу на свой стол, прежде чем выйти из дома, и нахожу своего брата именно там, где я думаю его найти.

— Какого хрена ты думал, что делаешь, вытаскивая эту штуку? Везешь ее в ней? — спрашиваю я.

Грегори сидит на перевернутом каноэ и курит сигарету. Он хранит его там, где я оставил его в тот день много лет назад. В последний раз, когда я его доставал.

Он делает последнюю затяжку, прежде чем бросить сигарету на землю, зарывая ее в песок. Он стоит, смотрит на меня.

— Не беспокойтесь об этом, — говорит он, идя ко мне, а затем мимо меня, — Она вернулась, целая и невредимая. Я не опрокинул каноэ.

Я хватаю его за руку, останавливаю его: — Что, блядь, это значит?

— Пожалуйста. Я не чертовски глуп. Итан никогда не был хорошим пловцом, и ты это знал. Ты хотел наказать Люсинду? А что ты сделал вместо этого? Ты уничтожил все шансы Итана на нормальную жизнь.

— Как будто тебе есть до него дело.

— Он не заслужил того, что получил.

Черт. Он прав: — Я не... Все было не так.

— Нет? Как это было?

Я отпускаю его, смотрю на воду, провожу рукой по волосам: — То, что я сделала с Итаном, — начинаю я сквозь стиснутые зубы, — это была ошибка. За которую я заплатил.

На это он усмехается: — Ты заплатил? Как именно ты заплатил?

Я слежу за ним глазами, пока он делает круг вокруг меня.

— Потому что с моей точки зрения, только один человек заплатил, и это был Итан, — говорит он, — И он даже, блядь, не знает об этом.

— Ты ничего не знаешь. Ты не знаешь, каково было мне.

— Плохо, что ты чуть не убил своего брата. Ой, прости, не своего брата. Думаю, это ничего не меняет.

— Пошел ты.

— Нет, это ты иди на хуй. Первенец Скафони. Что за шутка, ты даже не такой. И тем не менее, ты получаешь все. Все, что ты хочешь, пока остальные платят за это.

— Как ты платишь, Грегори?

Он просто долго смотрит на меня, и мне кажется, я вижу, как он платит. Я вижу то, что видит Хелена. То, что она все время пытается мне сказать. Это одиночество.

Может быть, именно это привлекает ее к нему.

— Черт. Что, блядь, происходит? — ни у кого не спрашиваю.

Я сажусь на каноэ, провожу рукой по волосам.

— Я облажался, Грег. У меня нет оправданий. Я и не собираюсь его придумывать. Я облажался. Когда я думаю о том, что произошло, о том, что я хотела сделать — о том, что я сделал с Итаном, меня тошнит. Я сам себе противен.

— Да, но этого недостаточно, не так ли? Не тогда, когда ты смотришь на Итана.

Я смотрю на землю. Он прав: — И сейчас я в полной жопе. С ней. С тобой.

— Я просто не понимаю. Бог, или карма, или еще что-то должно с тобой разобраться. Должен заставить тебя заплатить. Но вот ты здесь, король мира. Ты получаешь все, и вдобавок ко всему, она чертовски любит тебя. Тебя!

Я поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он моргает и качает головой.

— После всего, она любит тебя. Вот уж кто настоящий кусок работы. Чертов мазохист насквозь. Вы двое идеально подходите друг другу.