Развесистая клюква Голливуда

Теренц хотел привязать Алексея к Кристине при помощи самой крепкой веревки – денежной. Как после внезапной кончины супруга Уна смогла наладить регулярную отправку драгоценностей, Лиза не знала. Но раз в двенадцать месяцев в Москву улетали очередные брошь, браслет или кольцо, а в ответ привозилась коротенькая цидулька, подтверждавшая: у Кристи полный порядок, она получила изделие.

В конце пятидесятых Уна отправила последнюю, самую дорогую вещь – диадему, которая передавалась в их семье из поколения в поколение с семнадцатого века. Страшно представить, сколько могла стоить «корона». На словах Уна попросила передать, что запас обмелел, но ее любовь к дочери никогда не иссякнет.

Спустя месяц курьер привез горькую весть. На этот раз письмо было чуть длиннее обычного, и, как всегда, его напечатали на машинке. «Кристи умерла в родах. Ваш подарок пошел на ее похороны, поминки и памятник. Простите. Не уберег. Я в отчаянии. А.» К посланию прилагалась нотариально заверенная копия свидетельства о смерти Кристины Петровны Теренцовой. Уна прорыдала год, а потом всю свою нерастраченную любовь отдала Карлу и его маленькой дочери. Дойдя до этой части истории, Лиза примолкла и воскликнула:

– Но погодите! Если вы живы, значит, не умерли вместе с матерью!

Танечка постаралась взять себя в руки. Наконец-то она получила ответ на вопрос, по какой причине Алексей не отнял по дороге в Россию у Кристины чемоданчик с драгоценностями, отчего позаботился о немке, а не убил ее. Мерзавец не только обманывал наивную невесту, продавая бриллианты за огромные деньги, а законной владелице вручая копейки, он еще и присваивал посылки, которые регулярно приходили из Германии. В конце пятидесятых Уна предупредила, что золотой дождь иссяк, и надо же случиться такому совпадению, что именно в этот момент Кристина сказала Алексею о своей беременности. Аборты в СССР тогда были запрещены, ребенка Алексей не хотел, жениться на немке не собирался, он повел Кристину в загс, отлично зная, что учреждение по понедельникам закрыто. Пока невеста сидела на скамеечке в парке, он обчистил ее квартиру, потом «обиделся» и пропал навсегда из жизни Кристи. Она ему больше была не нужна. Алексей великолепно понимал: молодая женщина его искать не станет, побоится идти в милицию, испугается, что правда о ее незаконном въезде в СССР выплывет наружу. Хорошо хоть женишок был всего-навсего негодяем и вором, а не убийцей.

Представляете, в каком состоянии Таня ехала в Москву? Сообщить матери правду она не могла. Кристина давно знала цену Алексею, но история с присвоением посылок была совсем уж гадкой. Вернувшись, Таня показала ей блокноты Петера, которые ей отдала Лиза. В них содержались графические наброски живописца. У Теренца была привычка – прежде чем приступить к написанию полотна, он делал много эскизов, а потом рисовал карандашом композицию в уменьшенном виде.

Судьбы многих живописцев напоминают горную дорогу с неожиданными поворотами. После победы над фашизмом картины Теренца начали уничтожать. Полотна с радостными спортсменами, веселыми рабочими и румяными крестьянами выкидывались из учреждений, сгнивали на помойке, имя художника было забыто. В Германской Демократической Республике старательно искореняли все, что напоминало о деятелях культуры, которых любил Гитлер. Но в восьмидесятых годах один из искусствоведов напечатал большую статью о Петере и организовал его выставку, где представил публике незнакомого Теренца, не того, который рисовал счастливых подданных Адольфа, а того, кто писал обнаженную натуру. Петера снова вознесло на гребень успеха, его картины опять стали пользоваться популярностью, за них можно было получить громадные деньги, но в доме у Лизы осталось всего три работы. Портрет Кристины и пейзаж «Вид из спальни» она подарила Тане, а себе оставила портрет Уны. Еще Лиза отдала блокноты, и Кристина долго плакала, изучая записи отца. Да, Таня так и не рассказала матери о посылках, она просто не смогла.

Ваня перевел дух и посмотрел на меня:

– Ну, и как тебе эта история?

– Звучит как авантюрный роман, – ответила я, – но пока я не понимаю связи с Белкой.

– Жениха Кристины, офицера, который привез немку в Россию, звали Алексей Николаевич, – искоса поглядывая на меня, заявил Иван. – Это твой дед!

– С ума сошел! – подскочила я. – Сколько в Москве Алексеев Николаевичей!

Ваня пистально посмотрел мне в глаза.

– Ты слушай дальше. Знаешь, почему тетя Таня рассказала нам правду о бабушке? В тот день она включила телевизор, а там показывали сюжет о гостинице «Кошмар».

– Ну было такое, – подтвердила я, – мы сами его смотрели. Целых семь минут!

Иван положил ногу на ногу.

– У нас видик записывает программы. Тетя Таня ставит его на таймер, а вечером в свободное время смотрит. Когда мы домой вернулись, она нам репортаж прокрутила и все-все пояснила. Картины в вашей столовой – Петера Теренца, это те самые полотна, которые он отдал Кристине, когда та убегала из Германии.

– Ошибаешься! – решительно ответила я.

Ваня чуть сдвинул брови.

– Нет. У Тани есть блокнот с эскизами. Мы сто раз смотрели репортаж, сравнивали картины с рисунками в черновиках… Это они. И внизу на страницах Петер написал: «Подарены К. и А. в день нашего расставания».

– Ну и что? – уперлась я. – Ладно, пусть жених обокрал Кристи, но он потом продал картины моему деду или кому-то другому, а тот уже отдал мазню мужу Белки.

– Жениха звали Алексей Николаевич, точно так же, как и твоего деда. Странное совпадение, – скривился Ваня.

– Круто! Ты Иван, следовательно, должен быть наказан за избиение своей супруги Нинки, – заявила я.

– У меня нет жены! – удивился собеседник. – И я не распускаю рук. Никогда не ударю женщину.

– Ну как же! – заерничала я. – Ты же Ваня! А в деревне Караваевка, она тут рядом, живет Иван, который лупит Нинку.

– Идиотизм! – рассердился гость. – Сколько вокруг Иванов!

– Алексеев Николаевичей не меньше, – парировала я. – Кристина сообщила дочери фамилию своего спасителя?

– Нет, – покачал головой Ваня, – никогда ее не упоминала, не хотела, чтобы Таня искала биологического отца.

Я потянулась.

– Спасибо за интересный рассказ, люблю семейные саги, но лучше бы мне выспаться. Ни малейшего отношения ваш фамильный подлец не имеет к моему замечательному дедушке, который обожал Белку.

– У твоей бабушки есть жемчужная нить? – вдруг спросил Ваня. – Белые и черные камушки, между ними золотые пластинки с выгравированным и покрытым ярко-голубой эмалью вензелем «u»?

– Предположим, – осторожно ответила я.

– Да точно есть! – вздохнул Иван. – Изабелла Константиновна в ней по телевизору красовалась. Она эту вещь от мужа получила, он ей приволок, небось врал, что купил задорого!

– Вот и нет! – возразила я. – Нить взаправду досталась бабуле от супруга, но это семейная реликвия. Мать Алексея звали Ириной, жемчуг ей подарил отец в день свадьбы. Отсюда и вензель на пластинках.

Ваня вынул из кармана тоненькую книжечку, которую я сначала приняла за паспорт. Но парень открыл обложку, и стало понятно: внутри лежат несколько фотографий.

Иван протянул мне один снимок:

– Смотри.

Я постаралась сохранить спокойствие. На явно сделанной в студии карточке была молодая девушка, которая легко сошла бы за уроженку Иванова, Рязани, Тулы или других исконно российских городов: светлые волосы, голубые глаза, чуть вздернутый нос.

– Это Кристина Петровна, – сказал Ваня, – в тот день, когда она решила запечатлеть на память украшения. Посмотри внимательно, что висит у Кристи на шее.

Я сделала глотательное движение и увидела жемчужные бусы с золотыми вставками.

Но парень не замолкал.

– Буква «u» не начало имени Ирина, это из латинского алфавита. Пишется «u», в немецком читается как…

– У, – пробормотала я, – не Ирина, а Уна.

– Точно, – выдохнул Ваня. – Кстати, как звали мать Алексея Николаевича, неизвестно. Его младенцем подбросили на порог монастырского приюта, где Варбакас воспитывался до десяти лет. Потом он попал в детдом, получил профессию портного, устроился на работу и очень рано женился.