Развод в 50. Я научусь тебя (не) любить

– Извините, пожалуйста, – виновато произносит он.

– Ничего страшного, – бурчу на него, поправляя плащ.

– Алексеев, куда несешься? – орет следователь, нехотя отрываясь от увлекательного просмотра.

– Михалыч… Эээ.. то есть Евгений Михайлович, там авария на двадцатом километре, машина всмятку, – бурно отвечает ему младший лейтенант, судя по погонам.

Я же не спешу выйти в коридор. Не знаю, почему, но ноги сами прирастают к полу.

– А мне-то что? – недовольно произносит следователь, – Пусть им занимается другой участок, по их адресу.

– Говорят, нам хотят передать, – оправдывается парнишка, – Якобы мы уже расследуем это дело.

– Какое, Алексеев? По авариям у нас нет свежих дел, – продолжает ругаться мужчина. Ему явно не хочется еще и какой-то аварией заниматься. Досидеть бы смену с телефоном на пару и домой свалить.

– Дак это…, – начинает мямлить Алексеев, и мне самой хочется подойти и взбодрить его, чтобы говорил быстрее, – Нападение в ресторане…

Что?..

– Алексеев?!

– В аварию попал тот мужик, у которого дочку украли сегодня из ресторана. Вы еще ее мать должны были допросить, – и тут лейтенант поворачивается ко мне, складывая «дважды два», – Здрасьте.

– Что с Кириллом? – ору на паренька уже я, пока следователь пучит глаза и напрягает извилины.

– Там все всмятку, – щебечет Алексеев, – Седан вашего мужа врезался в грузовик. Парни сказали, что вместе со скорой труповозку вызвали.

– Вы еще не вышли? – вдруг оживает следователь и обращается опять ко мне, – Ждите в коридоре!

– Сами ждите! – ору на него в ответ и подхожу к лейтенанту, – Что с Кириллом? Он жив? Где он? Он пострадал? Не молчи ты!

– Выведи ее! – рявкает на нас мужик.

– Никто не выжил, – успевает ответить мне Алексеев, и через секунду я оказываюсь в коридоре.

Люди в синей форме продолжают бегать туда-сюда. Раздаются телефонные звонки, из соседних кабинетов слышатся оживленные разговоры, а я медленно сползаю по стеночке вниз.

Никто не обращает на меня внимания. Проходят мимо, задевают ногами, ругаются себе под нос, но не трогают.

Следователь продолжает орать на младшего лейтенанта за стенкой, но я уже ничего не слышу.

Ощущение, что меня оглушили, вырвали из груди сердце, сильно сжали его в руке и вернули обратно.

Оно больше не стучит, конечности постепенно охватывает холодом, и только горячие слезы напоминают, что я жива.

«Умрешь ты, умру и я», – так я говорила Кириллу еще до нашего брака, когда мы были молодыми и зелеными. А он смеялся надо мной и отмахивался.

Тогда это все казалось чепухой, а сейчас что?

Резко злость на Кирилла увеличивается, смешивая обиду за измену с обидой за его смерть. Он не имел права умирать. Он должен был жить и нести до конца ответственность за свое предательство.

– Даже здесь ты выбрал самый легкий способ, – начинаю ругаться на него вслух, глотая соленые слезы, которые незаметно застилают глаза и щеки, скатываясь на платье, – Взял и оставил меня одну разбираться со всем этим дерьмом!

– Может, вам воды? – раздается осторожный голос где-то сверху.

Поднимаю заплаканные глаза и встречаюсь с испуганными глазами Алексеева. Подскакиваю и набрасываюсь на него.

– Вы так и не ответили на мои вопросы. Кирилл жив?

Надежда внутри меня бьется до последнего, не сдается и точно не хочет умирать.

Пусть только выживет. Пусть это будет ему уроком, но лишь бы живой.

– Я точно не знаю, – хмурится парнишка, – Но, кажется, их повезли на скорой в больницу, если я правильно расслышал разговор Михалыча с дпсниками.

– Их?

Если в машине с Кириллом была Ульяна…

Ноги подкашиваются, я вновь оседаю на пол, но тут уже Алексеев успевает схватить меня и посадить на скамейку.

– Тише-тише, – обеспокоенно реагирует он, – Вы чего?

– С кем мой муж был в машине? – не узнаю свой голос. Какой-то он мертвенно холодный.

– С молодой девушкой, двадцать-двадцать пять лет, – скорее спешит ответить лейтенант, – Больше я ничего не знаю. Правда.

Глава 40

Ощущение, что я тону, не заканчивается.

Не помню, как добираюсь до больницы.

С трудом вытягиваю из младшего лейтенанта адрес клиники, вызываю такси и прошу водителя ехать так, как будто от этого зависит чья-то жизнь.

Хотя почему «чья-то». Моя.

В больнице медленно умирает моя жизнь. Раненая, после аварии. Возможно, обезображенная.

О последнем я даже думать не хочу, но глупые мысли то и дело подкидываю картинки или Кирилла, или Ульяны.

Пока еду, напряженно смотрю в окно на сменяющиеся улицы. На пешеходов, которые куда-то спешат. На другие машины, которые постоянно сигналят нам. Потому что таксисту не нужно объяснять дважды. Он один раз посмотрел на меня и все понял.

Гонит так, что мы доезжаем с одного конца города до другого быстрее, чем президентский кортеж с мигалками.

На дрожащих ногах выхожу из машины, но зайти внутрь не решаюсь.

Отделение приемного покоя, очень много скорых. Одна машина сменяет другую. Повсюду люди в белых халатах и шапочках. Все зачем-то бегают, что-то друг другу кричат и непременно машут руками.

На ватных ногах иду… нет, ползу ко входу, рассматривая каждую приезжающую бригаду. Вдруг на одной из машин будут мои…

«Если их вообще привезли сюда, потому что трупы отправляют сразу в морг», – подкидывает ужасы глумливый разум, пока я кое-как дохожу до главных дверей, открываю и захожу внутрь.

– Девушка, побыстрее, – раздается из-за спины недовольный мужской голос.

Какой-то врач в белом халате. Спешит, расталкивает всех, ругается под нос из-за нашей медлительности.

Но что я могу сделать, если ноги будто налились свинцом?

– Извините…, – шепчу ему в ответ, но так тихо, что он вряд ли слышит.

Впереди мигает красная надпись «Приемный покой», а за стеклом совсем молоденькая медсестра, которая то бумажки перебирает, то напряженно с кем-то разговаривает по стационарному телефону.