Развод в 50. Я научусь тебя (не) любить

Иду к ней, практически наваливаюсь всем телом на эту стойку и хриплым голосом спрашиваю:

– Кирилл… Павловский… что с ним?

– Кто? – раздраженно переспрашивает девушка с бейджиком «Алла Викторова, медсестра», – Громче говорите.

В ее голосе полное равнодушие.

Неудивительно. Сколько таких пациентов к ним привозят и сколько таких родственников приходят, чтобы просто узнать – жив ли твой любимый человек или нет.

– Кирилл Федорович Павловский, пятьдесят лет, ДТП на трассе за городом. Должны были привезти к вам, – откашливаюсь и говорю уже четче.

Алла что-то смотрит в своем компьютере, хмурится, еще раз перепроверяет и выдает:

– У нас такого нет. А он точно выжил? Если ДТП, могли сразу в морг увезти.

– Проверьте еще раз, – отвечаю не своим голосом, – Мне в полицейском участке сказали, что…

– Ой, – перебивает меня медсестра, – В полицейском участке вам могли что угодно сказать. Надо было сначала позвонить нам. Нету их!

Ее «нету» режет слух, но еще больше выводит из себя это непобедимое равнодушие.

А, может, так и надо в медицине, иначе можно сойти с ума от постоянных переживаний.

– Проверьте, – не сдаюсь, – Я не уйду…

– Женщина, долго будете очередь задерживать? – вмешивается вторая медсестра, – Вам один раз уже сказали. У нас система, все в компьютере. Если там его нет – значит, нет.

– Тогда позвоните в реанимацию, в хирургию, – начинаю рычать на них, – Куда там у вас везут пострадавших при ДТП. Их привезли сюда! Я точно знаю!

– Женщина!

– Мама! – среди всего этого «ора» раздается один единственный, самый важный для меня голос.

Отворачиваюсь от медсестер, кручу головой и, наконец, ловлю взглядом…

– Ульяна! – кричу на весь первый этаж, заставляя людей оборачиваться в мою сторону.

Пусть смотрят, пусть ворчат – я никого не вижу. Нахожу в себе силы и подбегаю к дочери, чтобы сжать ее в объятиях и разреветься еще сильнее.

– Мамочка, – в ответ плачет Ульяна, а я начинаю то гладить ее по спине, то целовать в макушку и в щеки как умалишенная.

Живая, целая, стоит рядом со мной.

Узел внутри постепенно расслабляется, и мне уже легче дышать. Прижимаю к себе Ульяну покрепче и утягиваю нас к свободным скамейкам. Туда, где не так много людей и можно поговорить.

– Я чуть не умерла, Уль, – слезы никак не стихают, – Как мне в полицейском участке сказали, что ты с папой попала в аварию…

– С папой? – удивляется она, – Но я в это время была на какой-то заброшенной даче Димы. Я не была в машине с папой.

– Нет? – теперь моя очередь удивляться, – Но полицейский мне сказал, что в машине с папой была молодая девушка…, – осекаюсь.

Ну, конечно.

– Это Мила, – заканчивает за меня Ульяна, – В машине с папой разбилась Мила.

– Мила…

Впервые во мне нет злости на эту девушку. Ни злости, ни желания отомстить за случившееся. Мне вдруг становится все равно на нее.

Главное – Кирилл.

– Да, – глухо произносит Ульяна, – Это все из-за меня, мам?

Резко поворачиваю голову к дочери.

– Даже не смей, – говорю как можно строже, – Не смей себя винить в этом. Слышишь?

– Но если бы не я…, – всхлипывает Ульяна, – Как я могла, мам? Зачем я вообще начала встречаться с этим Димой? Он же… Он такой никчемный. Он тупой. Быдло! Чем я вообще думала?

– Лучше скажи, где папа и как ты здесь оказалась, – перевожу тему, потому что ничего не хочу слышать про этого Диму.

– Папа…, – с тяжелым вздохом тянет Ульяна, – Его привезли на скорой сюда… Вместе с Милой…

– Ты видела его? Разговаривала с врачом? – вопросы сыплются один за другим, – Мне сказали, что его нет в базе.

– Да, – кивает дочь, – Я нашла какого-то врача, и он выяснил, что их только что привезли. Еще не занесли в базу.

И вроде по телу разливается облегчение. Теплое, успокаивающее, но до конца расслабиться я не могу.

Тем более Ульяна выглядит так, будто все очень плохо. Бледная, дрожит, и глаза странно бегают.

Словно ее нервная система не справляется с пережитым.

– Но? – подталкиваю ее.

– Он… этот врач сказал, что все очень плохо, – сквозь новый поток слез отвечает дочь, – Что на них живого места не осталось…

Ничего не отвечаю. Отворачиваюсь в сторону и глотаю слезы вместе с ней.

***

Так проходит час или два.

Мы просто ждем.

Ждем и всматриваемся в каждого медработника, кто идет в нашу сторону. Но все они проходят мимо, даже не замечая двух плачущих женщин.

В приемном покое тоже не говорят ничего вразумительного.

«Ждите!»

И мы ждем, потому что больше ничего не остается.

А в голове одна успокаивающая мысль – если заставляют ждать, то все не так страшно. Значит, он жив, и тогда я буду ждать сколько угодно.

Лишь бы спустя время вышел врач и сказал, что Кирилл выжил.

И врач выходит. Тот самый, с кем разговаривала Ульяна, судя по тому, как она на него смотрит.

С той же надеждой во взгляде, что и у меня.

– Вы – родственники Павловского? – сухо интересуется врач.

Молодой мужчина, около тридцати лет. В синей хирургичке и белом халате.

Он тоже смотрит с равнодушием. Наверное, даже с большим, чем я наблюдаю у медсестер.

– Да, – обе энергично киваем.

– Следуйте за мной.

Подскакиваем и бежим по коридорам за врачом. Поворот, направо, по пути кое-как надеваем бахилы, маску и одноразовый халат.

Доходим до кабинета врача, и нас опять просят подождать.

Ульяна с шумным вздохом прислоняется к стене, а я начинаю наворачивать круги по коридорам. Наверное, так нельзя делать, но стоять на месте я не могу.

– Мам, ты куда? – шепотом спрашивает Ульяна.

– Я тут, – шепчу в ответ, но продолжаю ходить.

Теперь не просто кругами, а иду куда-то прямо. Словно беспокойные ноги сами меня ведут.

Дохожу до конца коридора, поворачиваю вроде бы назад, но оказываюсь в совершенно другом месте.

В очень жутком месте, потому что взгляд тут же натыкается на две каталки. С телами. Под окровавленными простынями.

Надо бы уйти, убежать. Нас там ждет врач. И вообще вряд ли мне можно тут находиться.