Развод. Между нами только ненависть

Ксюша в трубке тяжело вздыхает и едва слышно диктует мне адрес, который я торопливо записываю на клочке бумаги простым карандашом.

— Если ты мне сейчас солгала и пустила по ложному следу, Ксения…

— Я тебя не обманываю, — шепчет Ксюша. — Смысл?

— Ты, дрянь такая, на моего мужа слюни пускала, — цежу сквозь зубы, — и, вероятно, надеялась после развода подкатить к нему? Выждать время, слезы мне поутирать, а потом неожиданно оказаться в его койке?

Ксюша молчит, подтверждая мои догадки.

— Какая же ты гнида, Ксюш, — горько усмехаюсь.

— А ты дура.

— Но на твоего мужа не заглядывалась.

— Да, только на выдуманных мужиков. Я хоть на реального пускала слюни, а ты на книжных.

— Вот же дрянь, — усмехаюсь я, но обиды, которая бы вспыхнула во мне раньше, я не чувствую.

— А ты дура.

Сбрасываю звонок, откладываю телефон и соглашаюсь со словами бывшей подруги:

— Дура.

Но однажды я от кого-то услышала: дурак, который осознал, что он дурак, встал на путь мудреца.

Может, мудрецом я не стану, но я уже смотрю на эту жизнь иначе. Во мне больше зрелости, осознанности и приземленности.

— И где эта шлюха живет? — мама вырывает из моих пальцев клочок бумаги и подслеповато щурится.

Смотрю на нее и вспоминаю папу, который ушел от нас очень рано. Мне было тринадцать лет, когда его не стало: утонул на рыбалке пьяным. Воспоминания о нем смазанные, нечеткие, и папа в них всегда пьяненько улыбается и пытается поговорить со мной о жизни.

Мама его постоянно тянула из грязи и запоев, отмывала, билась за его трезвость и боролась против его сомнительных друзей, но в итоге все равно она осталась без него. Осталась и ни с кем не сошлась.

До этого момента мне ее одиночество не казалось странным, но сейчас понимаю, что она была молодой, привлекательной женщиной и никого к себе так и не подпустила.

На похоронах отца она не плакала. Стояла, плотно поджав губу, и крепко держала меня за руку.

— Мам, — тихо спрашиваю я, — почему ты больше замуж не вышла?

Я этот вопрос впервые задаю маме. Она переводит на меня недовольный взгляд и сердито заявляет:

— Одного раза замужем хватило.

— А если серьезно.

— А если серьезно, Оль, — она хмурится, — то я дура похлеще тебя. Любила я твоего папку. Грязного, пьяного урода, который ни во что меня не ставил. Бог меня пожалел и поэтому забрал его, — откладывает клочок бумаги на стол и смотрит в окно, за которым будто чернила разлились, — таким дураком был, — отмахивается, — ну, его… смахивает слезы и фыркает, — есть такие мужики, — опять смотрит на меня, — вот твой Марк…

— Ой не начинай, мам.

— А я люблю Марка, — скрещивает руки на груди, — и что? А? Что? Уважаю я серьезных мужиков.

Теперь понятно, почему при первом знакомстве с Марком, мама поставила на стол литровую бутылку беленькой перед шокированным будущим зятем. Попросила разлить, заставила выпить пару рюмок за знакомство и цепко за ним следила, как он ведет себя за столом, а он после двух рюмок так и не проявил интереса к тому, что сгубило ее мужа.

Полное равнодушие, но зато с большим удовольствием покушал маминой стряпни.

— Может, я твоему мужу не нравлюсь, но мне на это начхать, — хмыкает мама.

— Да тебе на многое чхать.

— И ты этому научишься, — мама пожимает плечами.

— Давай выпьем с тобой чаю и поеду, — массирую виски, — будет очень красиво и символично на рассвете явиться к любовнице.

— Хочешь, с тобой поеду? — глаза мамы загораются азартом. — Мне тоже есть, что ей сказать, — в ненависти шипит, — полезла на моего любимого зятя, крыса подзаборная.

Глава 52. Почему, Оля?

Я кое-как уговорила маму остаться дома. Она со скрипом согласилась с тем, что странно идти с дочкой на разборки с любовницей зятя. Пусть и любимого зятя.

Если честно, то стоя сейчас перед железной подъездной дверью, я начинаю сомневаться и в своей адекватности, потому что…

Зачем я приперлась к Фае?

Скажу ей:

— Не трожь моего Маркушу, а то космы повыдираю.

И пальцем погрожу?

Но я все же набираю номер ее квартиры «223».

Раз приехала, то не уеду. Да, конечно, Марк приказал, чтобы я не устраивала бабских разборок, а я устрою, потому что все изменилось.

— Кто? — раздается в динамике сонный и сердитый голос Фаины.

— Я.

Молчание. Фая поняла, кто приперся к ней в шесть часов утра, и пребывает сейчас, если выражаться без мата, в глубоком недоумении.

— Открывай, — строго заявляю я. — Поговорить надо.

— О чем, Оля?

— О ком, — поправляю я ее. — О Марке.

Опять молчание, и я терпеливо вздыхаю, ожидая того, что Фая откроет мне дверь, но она медлит, будто чует, что ситуация разворачивается не в ее сторону.

— Заходи, — говорит она, наконец, и раздается писк.

Через несколько минут я переступаю порог ее квартиры. Она встречает меня в длинном халате и красного бархата. Кутается в него и хмурится.

Прихожая просторная, ремонт современный и по мебели понятно, что Фая не бедствует.

— Только давай тихо, — Фая хмурится, — сын спит.

Разворачивается и на цыпочках плывет вглубь квартиры, где нас ждет гостиная, совмещенная с кухней. Тут тоже все оформлено в стильном минимализме без лишнего декора.

Фая закрывает за мной двери и кивает на диван у окна. Я грациозно плыву мимо на носочках и медленно опускаюсь на упругую подушку дивана.

Рожа у меня — кирпичом, а в душе — сумбур полнейший.

Какого черта я приперлась? Что я собралась говорить Фае? Что я творю, блин? Надо было лечь спать!

— Ну, что тебе? — спрашивает шепотом Фаина.

Она и без мейка красивая. Пусть под глазами пролегли синяки от недосыпа, но все равно она хороша. Бесит, гадина.

— Сын, значит, вернулся?

Кивает.

— Зачем?

— Мы тебе отчитываться должны? — вскидывает бровь.

— Решила его познакомить с Марком? — спрашиваю напрямую. Юлить нет смысла. — Сделать из Марка папочку?