Развод. Между нами только ненависть

— Ты поедешь со мной, — цежу я сквозь зубы и оборачиваюсь на Олю, чья размытая фигура шагает в противоположную сторону, громко постукивая каблуками.

— У меня встреча с адвокатом, Марк, — презрительно кидает она мне.

— Вот же стерва, — клокочу я, и меня опять охватывает темное желание к безбашенной вертихвостке. — Ох, зря ты так, Оленька… Ох, зря…

Глава 57. Нифига не понимаю

— Зачем ты сказала папе, что ты его не любишь?! — меня с порога встречает Лена. — Ты сдурела, мам?!

— Еще на одну истеричку в этом доме больше, — доносится недовольный голос Димки из кухни.

Скидываю туфли.

— Чья эта кровь? — спрашивает Лена, когда замечает на моем лице засохшие бурые разводы.

— Твоего папочки, — хмыкаю я и повышаю голос, — это твой брат постарался! Слышишь, Дима? Отца в больницу увезли!

Напряженное испуганное молчание, и к нам с Леной выскакивает моя всполошенная мама:

— Как увезли? Что случилось? — Хорошо ему Димка лбом дал, — вздыхаю я и шагаю на в ванную комнату. — Силы же как уже как у взрослого мужика.

— А на тебе-то откуда папина кровь? — недоуменно спрашивает Лена. Пауза и вновь меня тихо окликает. — Мам?

Я останавливаюсь.

Кажется, я спалилась.

— Ну-ка, посмотри на нас, — тянет подозрительно мама.

Вот казалось бы: мне пятьдесят лет и я родила трех детей, а сейчас стою и краснею от требования мамы оглянуться и посмотреть на нее, ведь по следам крови на моем лице она поймет, что я целовалась с Марком.

Я смущена, как старшеклассница, которую поймали на том, что она ночью сбежала на свиданку с хулиганом, и как же мне сейчас… хорошо.

Я живая.

Сердце громко стучит, губы растягиваются в улыбку, щеки горят от румянца, кровь быстро бежит по венам, разгоняя по телу жар.

Я хочу запереться в комнате, обнять подушку и с мечтательно-смущенной улыбкой покружит по комнате, а после упасть на кровать и похихикать в ладони, вспоминая разъяренный и голодный поцелуй в лифте.

Вот чего мне не хватало в браке.

Вот этой наивной живости, этой дикой эмоциональности, в которых вся кипишь и этих грубых и опасных провокаций, которые могут подарить и боль, и сладость.

Я живая, и мне совершенно не хочется прятаться в книжках с выдуманными мужиками. Не хочется красоваться перед тупыми одинокими курицами и лгать им о том, как правильно соблазнять мужика, чтобы он потом подарил шубку.

Я в крови Марка и я — живая.

Упрямая, дурная тетка, которая только сейчас начинает понимать и узнавать саму себя.

— Что? — я оглядываюсь на маму и Лену.

А пусть видят следы нашего с Марком отчаяния и растерянности перед новой страстью и безумием, которое могут познать лишь мужчина и женщина после пятидесяти перед разводом.

— Итить-колотить, Оля, — шепчет мама, — да ты сейчас прям вампирша. Жуть какая.

По ее глазам понимаю, что она обо всем догадалась, и совсем не осуждает, потому что за ее плечами десятилетия прожитых лет. Если два человека хотя. Поцеловаться, то пусть целуются, а остальное — неважно.

— Мам, какого черта?

А вот Лена не может уловить логики между моими словами о нелюбви к ее отцу и нашим поцелуем, о котором ей рассказали пятна крови на моих щеках, губах и подбородке.

Если не любишь, то зачем целуешь?

А кто говорил о любви?

То, что мы проживаем сейчас с Марком не любовь, а более глубокая и сложная метаморфоза, в которой нас захлестывает и злость, и обида, и желание, и стремление познать наши темные стороны, ведь столько лет мы были друг для друга незнакомцами, пусть и думали, что любили.

Вот такая ирония. Только сейчас после измен, после агрессии, страха, боли и унижений мы сблизились и увидели друг в друге не красивые картинки, а реальность.

Он не воздушная, не светлая, не приличная и не сияет праведностью, но ложь и игра с масками погубили наш брак в итоге.

Мало, кто поймет наши отношения с Марком и многие распустят сплетни с ехидным осуждением, но я так долго оглядывалась на мнение других. И что?

Где все эти другие, чье одобрение и восхищение я завоевывала годами? Да они первые порадовались новости о нашем разводе, но очень расстроились, что не получили грязных подробностей из моих уст.

— Возьми Димку и езжай к отцу в больницу, — командую я.

— Да пошел он! — летит из кухни.

Топаю к сыну, который сердито пьет ряженку из бутылки у холодильника. Фыркает, когда я захожу на кухню и вытирает губы тыльной стороной ладони, закатывая глаза.

— Ты нос родному отцу сломал, — за секунду оказываюсь рядом с сыном и хватаю его за ухо, — бессовестный! Ты поедешь к отцу и извинишься перед ним! Совсем припух!

Глаза Димки удивленно расширяются, и я его тащу в прихожую к Ленке:

— Мелкий говнюк. Вырос и начал нервы мотать, — толкаю Димку к старшей сестре, — вези его к отцу!

— Чокнулась совсем, — Димка обиженно трет ухо, но все же тянется ко второй полке обувнице за кроссовками.

— Язык прикусил! — рявкаю я, и, о, чудо, Димка замолкает.

Понял, что я сейчас не в духе и что я — взрослая, а со взрослыми лучше не пререкаться.

Неужели сейчас он согласился с моим материнским авторитетом? Строгость, решительность и уверенность вызвали в нем уважение ко мне? Я больше не кринжовая мама?

— Мам, чо ты так завелась-то? — Ленка хмурится.

— Поедешь с Димкой к отцу и проследишь, как он и что с ним, — я тоже на нее хмурюсь. — Проконтролируете его.

Моя мама стоит в сторонке и не вмешивается, только немножко улыбается, одобряя мою материнскую суровость.

— Вы ему сейчас нужны, — подытоживаю я. — И Янку возьмите с собой. Нечего ей отсиживаться в ожидании, когда буря стихнет. Просто побудьте все втроем с отцом.

— А ты, мам? — тихо спрашивает Лена.

— А я жду адвоката.

— Может, нафиг адвоката? — Димка натягивает кроссовки.

— Может быть, — скрещиваю руки на груди, — мама сама разберется, что ей сейчас делать,а?

— Может быть, — бубнит Димка и завязывает шнурки. — Я просто нифига не понимаю.