Развод. Между нами только ненависть

Я медленно моргаю.

Мой маленький медвежонок говорит какие-то жуткие вещи.

— И в каждом классе есть такая дура, — хмыкает Дима. — И как ни проси, как ни говори… Пофигу. Она девочка и ей можно хамить, да?

Кажется, у моего сына в классе есть явные проблемы с какой-то девочкой, и в ситуации со мной и Марком он увидел именно свое раздражение на агрессию одноклассницы.

— И знаешь, пока Васек не втащил ей, эта Алена не успокоилась, — Дима щурится на меня. — Дал ей оплеуху за педика, и что ты думаешь?

Вероятно, девочка, заткнулась и перестала практиковаться в оскорблениях в сторону одноклассников.

— А надо было терпеть? — Дима вскидывает бровь выше. — Терпеть, когда тебя словесно опускают? Когда унижают? Когда чувствуют свою безнаказанность?

Вот с кем меня сравнивает сын.

С обнаглевшей одноклассницей, которая решила, что ей можно говорить всякую чушь, потому что она — девочка? Потому что она особенная?

— Милый… я… но ведь папа меня обидел, — шепчу я. — У него другая женщина… Он меня предал…

— Но ты была все равно истеричкой, — хмыкает Дима. — Это было стремно, мам. Прям стремно.

Отворачивается от меня вместе со стулом и опять ныряет в планшет, зло выдвинув вперед нижнюю челюсть.

— Да сколько можно в этом планшете сидеть! — я не замечаю, как вспыхиваю гневом, и как встаю на ноги.

Я подхожу к сыну, вырываю из его рук планшет и кидаю на пол:

— Ты немедленно соберешь свои вещи и поедешь со мной! Тут опасно! Как ты не понимаешь! Он — бандит! И охранник с тобой в школу катается не просто так!

Дима опять смотрит на меня, как на дуру. Нет, как на идиотку с серьезной умственной отсталостью. Медленно моргает, и его брови ползут на лоб от недоуменной растерянности.

Он совершенно не знает, как быть сейчас с испуганной мамой-дурочкой, которая открыла для себя ужасающую правду о муже.

— Он дяде Леше пальцы сломал, — я предпринимаю последнюю попытку вразумить сына. — Я все видела… слышала… Дима, так нельзя. За это садят в тюрьму.

Брови сына ползут выше. Он не согласен со мной.

— Помнишь, к нам в гости приезжал такой пузатый дядька с усами, — Дима вздыхает. — он представился Денисом Ивановичем и…

— Генерал-майор… — сипло отвечаю. — Он представился еще по званию…

У меня руки слабеют, и я их почти не чувствую. Я тогда подумала, что этот странный Денис Иванович пошутил о том, что он генерал-майор. Он представился мне со смехом, подмигиванием и какой-то детской беззаботностью, в которой я совсем не учуяла высший полицейский чин.

Он и Марк сыграли за закрытыми дверьми в бильярд, потом попарились в бане, пожарили шашлыки, а после… пьяненькие и довольные распрощались, как давние друзья.

Я тогда спросила Марка, а зачем приехал “генерал-майор”, и он ответил:

— Да так, просто расслабиться, — чмокнул пьяно в макушку, — поболтать, обсудить дела.

И я решила, что это один из возможных партнеров, инвесторов или будущий акционер одного из новых проектов. Тогда у Марка был план новую компанию по перепродаже строительных материалов создать, и меня ничего не напрягло. Он вел свои мужицкие дела.

— Ага, генерал-майор, — кивает Дима, — я с папой ездил к нему на стрельбище.

— Что? — в тихом шоке говорю я.

— Я останусь с папой, — Дима не отводит взгляда, — я — его сын, и буду рядом. Я — его наследник.

— Милый… — я готова плакать.

— И, мам, если ты хочешь, чтобы мы с тобой виделись, то не прыгай на папу, — его глаза становятся серьезными, как у его отца, — и не будь дурой.

Глава 11. Повтори

— В смысле ты ко мне собралась переезжать? — охает мама в трубке. — Оля, я же сейчас в санатории… С Галочкой. Ты забыла?

Моей маме семьдесят, ее подруге Галочке — семьдесят три, и они с ней после смерти своих мужей очень сдружились. То на лавочках сидят и сплетничают о соседях, то вместе устраивают забеги по магазинам в поисках скидок, то в санаторий вот приехали по акции одного из пенсионных клубов города.

— И ты о разводе с Маркушей шутишь, что ли?

Я стою на крыльце.

Внизу у лестницы куча коробок, несколько огромных чемоданов, на которые скинули мои шубки в тонких тканевых чехлах.

Возле моего барахла скучает немой Ваня. К дому на главную дорогу, что ведет к воротам за березовой чащей, выезжает черный пикап. На этом пикапе обычно по территории катается наш садовник.

— Нет, мам, я не шучу, — говорю я. — Мы с Марком разводимся.

— И он тебя выгоняет?!

— Я сама уезжаю, — понижаю голос до шепота, — мам, он — бандит.

Немой Ваня оглядывается на бандита. Чешет бритый затылок и, озадаченно приподняв брови, вновь смотрит на пикап в ожидании.

Похоже, Ваня удивлен моей реакции. Ну да, это же надо: жена босса не знала, что он — бандит.

Вот уж бабы-дуры.

— Не говори глупостей, — фыркает мама.

— Он пальцы мужу Ксюши сломал.

— Этот Леша мне никогда не нравился, — опять фыркает мама, — и Ксюша тоже. Я же тебе не раз говорила, что она змеюка, что тебе не надо с ней дружить? Говорила?

Я вскрикиваю, когда кто-то со спины ловко и резко выхватывает из моей ладони телефон.

Во вспышке паники я оглядываюсь, заваливаюсь и чуть не падаю на лестницу, но Марк, который у меня и вырвал телефон, хватает меня за запястье свободной рукой, дергает на себя и не позволяет красиво разбиться на мраморных ступенях.

— Не трогай меня! — верещу я и отскакиваю от Марка, обняв себя за плечи.

Слышу, как из трубки раздается громкий и взволнованный голос мамы:

— Оля? Оля! Оля!

— Ты зачем мать лишний раз пугаешь? — Марк окидывает меня насмешливым взглядом. — Надо бы тебе нервы подлечить.

Немой Ваня оборачивается. Пикап подъезжает, тормозит и из него энергично выскакивает Стас. Он — из нашей “домашней” охраны.

— Грузим, босс?

Марк кивает и прикладывает телефон к уху:

— Тамара Васильевна, здравствуйте, да жива она, жива, — мягко смеется, пристально глядя мне в глаза, — просто нервная после гостей. Да, разводимся.