Развод. Зона любви

— Вот и всё, Барыня. Погуляла под крылышком — и хватит.

Я не отвечаю.

— Тебя ведь тут никто не любит. — Танька усмехается, скользит взглядом по камере, и я вижу, как остальные тоже поднимаются. Не торопясь. Спокойно. Их лица закрытые, жестокие, в глазах ни капли сомнения.

Да.

Они ненавидят меня.

Я была под защитой Ларисы, и им это не нравилось. Они смотрели, как она вытаскивала меня, как давала мне крышу, как тянула вверх, а я — не просила, но брала. Они терпели, но теперь всё изменилось.

Теперь я беззащитна.

Теперь можно добить меня без последствий.

И они хотят это сделать.

— Считай, что у тебя сегодня праздник, Барыня. — Танька склоняется чуть ниже, слишком близко. — Теперь сдохнешь медленно.

И я знаю, что она не шутит.

Начинается настоящий ад. Как будто до этого было не тюрьма, а просто дурной сон, некий промежуточный этап между жизнью и смертью. Но теперь смерть начала свою работу. Кто-то слил информацию. Не просто грязные слухи, не просто намёки, а именно ту правду, о которой я пыталась не думать, не осознавать, не принимать. "Её дочь и сын бросили её." "Её муж нашёл другую." Они говорят это с ухмылками, с ленивым презрением, но я вижу, как их глаза горят от удовольствия. Теперь я не просто заключённая. Теперь я цель для насмешек и издевательств.

Кобра снова выходит на охоту. Теперь её задача — добить меня. Она больше не торопится. Теперь у неё есть оружие покруче ножа — слова, которые бьют сильнее лезвий. Она ходит по камере, как хозяйка (ее перевели к нам и она заняла место Ларисы), бросает на меня взгляды с ленивым интересом, а потом говорит. Говорит так спокойно, так размеренно, будто читает новости.

— Слышала, Барыня? Дочка-то твоя не очень и скучает.

Я не подаю вида, не реагирую, но внутри меня что-то ломается.

— Отец-то ей ближе оказался. Он теперь с бабой своей новую жизнь строит, а ты тут. На дне.

Я сжимаю руки так, что ногти впиваются в кожу, но не говорю ни слова.

— А знаешь, что самое страшное? Они теперь о тебе и не вспоминают. Ты для них уже не существуешь.

Я знаю, что это провокация. Но Кобра умеет находить слабые места и бить туда, где больнее всего. Она наклоняется ближе, её голос становится тише, но в нём звучит что-то липкое, опасное.

— Хочешь совет? Может, проще сдохнуть?

Я вздрагиваю. Она улыбается, наклоняя голову, будто говорит о чём-то обыденном.

— Так будет легче всем. И тебе, и нам. И тем, кто на воле. А то вдруг, когда ты тут гниёшь, с твоей дочкой что-то случится? Всякое бывает.

Воздух становится вязким, колючим. Я ощущаю, как меня сдавливает со всех сторон. Я не слышу других голосов, не вижу ничего вокруг. Только её, только её ледяной голос, только эту тонкую, затягивающуюся петлю.

Записка под матрасом — "Сдохни, сука".

Кто-то подсыпал в чай соль, и я захлёбываюсь от горечи, пока все вокруг смеются.

Воду уносят, когда я хочу напиться, и когда я иду за новой кружкой, кто-то оказывается быстрее.

Ночами они не дают мне спать. Они ходят, шепчут, смеются, иногда просто тихо скребутся по стене. И этот звук — хуже всего. Он вползает в уши, заполняет собой всё, разрушает меня медленно, методично.

Я почти сломалась. Почти. Я стою у пропасти, и ещё один удар — и я упаду.

Но я не падаю.

Потому что внутри меня вдруг вспыхивает гнев.

Чистый. Яркий. Жгучий.

Не я тут должна сдохнуть.

Совсем не я.

Гнев заполняет меня целиком, растекается по венам, горячий, яростный, кипящий. Он сильнее усталости, сильнее страха, сильнее этой гнетущей темноты, которая, казалось, уже накрыла меня с головой. Я сижу на койке, спиной к холодной стене, и слушаю, как Кобра ходит по камере, мерно, лениво, будто кошка вокруг измученной добычи. Она наслаждается. Она ждёт.

Я чувствую её взгляд, чувствую, как он скользит по мне, ищет, где слабое место, где последняя трещина, куда можно вбить клин.

— Что, Барыня? Задумалась?

Я не отвечаю.

— Видишь, тут никто долго не терпит. Чего ты держишься? Думаешь, что-то изменится?

Шаг. Ещё шаг. Она приближается.

— Все ломаются. Ты не будешь исключением.

Её голос низкий, вкрадчивый, почти заботливый. Она хочет, чтобы я поверила. Чтобы я сама приняла этот конец.

Я поднимаю глаза и встречаю её взгляд.

И я улыбаюсь.

Кобра замирает.

Это длится доли секунды, но я вижу, как в её глазах что-то меняется. Она этого не ждала. Она ждала отчаяния, слёз, страха.

Но страх прошёл.

Страх сгорел вместе с последними остатками слабости.

— Ошибаешься. — Мой голос ровный, холодный, и я вижу, как Кобра хмурится.

— Что?

— Я не сломаюсь.

Она делает шаг назад, как будто неосознанно, потом сжимает губы, её пальцы нервно дёргают край рукава.

— Посмотрим. Ведь это только начало. Кто ты без Мамки? Ноль без палочки! Думаешь начальник заступится? Так все…надоела ты ему. Он теперь Машку к себе зазывает. Тебя я что-то у него не вижу. Все. Любовь прошла завяли помидоры. Не хочет уже тебя. Долго не давала. Добрее надо было быть.

— Да пошла ты. — Я медленно встаю. — На хер!

В руках блеснуло лезвие Ларисы.

— Подойди и я тебе кишки выпущу! Мне все равно восьмерку дали. Накинут еще парочку я не расстроюсь!

Она не отвечает. Она не привыкла к такому.

Она привыкла ломать.

А я не сломалась.

Я смотрю на неё, потом на других, кто наблюдает из своих углов, кто смеялся, кто шептался за спиной. Теперь они смотрят иначе.

Потому что в этой игре поменялись роли.

Я больше не жертва.

Я та, кто будет мстить.

Глава 13

Я не доверяю интуиции. Не тот я человек, чтобы верить в шестое чувство или знаки. Но с Анной — всё не так. С ней у меня внутри каждый раз срабатывает что-то другое. Животное. Не логика. Не расчёт. Что-то дикое и упрямое шепчет, что её ломают. Целенаправленно. Медленно. Грязно. А я стою, как последний мудак, и ничего не делаю.

После её встречи с так называемым «свидетелем» я не спал. Не ел. Просто сидел, курил одну за одной и перебирал в голове лица, фамилии, события. Что-то в ней изменилось, когда она вернулась. Не сразу. Но я видел. Она стала тише, будто в ней что-то отравили.