Разыскивается невиновный

Приехала она в этот раз за десять минут до прибытия московского. Билеты здесь продают только в общий вагон, а на месте, то есть в самом поезде, происходит дальнейшая перетасовка или переселение, как хотите, так и назовите. Уезжали из Качазага все, кто приходил на станцию — льгота для каракумских газовиков. Только летом в сторону Москвы уехать из Качазага нельзя, поезд в отпускное время здесь не останавливался. Уезжали через Шартауз.

Борис дал мне деньги, и я сходил на вокзал купить билет. Разговаривать не хотелось. Он посмотрел на часы, хотел что-то сказать, но смолчал. Похоже, ждал подходящей минуты.

Когда до прихода поезда оставалось совсем ничего — уже сверкнули его огни, Князев проговорил с медовым сочувствием:

— Все обойдется, Володечка... Айна у тебя — баба умная, прикроет.

Я непонимающе уставился на него: что за намеки?

— Прикроет, — повторил он, — как мать младенца, своим телом прикроет. На том они и порешили...

— Что ты несешь, тварь? — крикнул я и схватил его за грудки.

— Тихо ты! — Он рванулся. — Старик согласился тебя не трогать, если только она... Не насовсем, а... разочек. А просто так ему обидно уезжать, он мне жаловался. И она согласна.

Я не знал, верить ему или нет. Прожекторы тепловоза уже мазнули платформу. На выяснения времени было в обрез.

— Говори все, что знаешь, — прошипел я, опять хватая его за рубаху. — Я не пущу тебя на поезд, понял?! Говори!

— Отпусти, гаденыш! — Он рванулся, но где ему, кишка тонка, — Скажу, скажу... Пусти!..

На нас с интересом посматривали парни. Но не вмешивались.

— Я ей передал предложение Старого, понял? — тяжело дыша, сказал Борис. — Я тоже считаю, что это — лучший выход. Ее не убудет, а ты руки развяжешь. Хоть с ней, хоть с ним... Он знает, где Айна ночью будет, я сказал.

— Ах ты подонок! — Я не удержался и врезал ему по морде. Он упал на колено, не выпуская портфель. Правая рука его лапнула задний карман, но потом он опустил ее. Интересно, что у него в кармане было — нож, кастет?

Скорый поезд Москва — Ашхабад уже замедлял ход. Общий вагон был последним. Поднявшись на ноги, Борис следом за рванувшими к вагону пассажирами побежал по платформе. Не оглянулся ни разу.

Проводница-казашка с фонарем в руках проверила у него билет, он взобрался на площадку вагона, исчез в тамбуре. Я был не то что огорошен, а раздавлен услышанным. Запугали девчонку, гады!..

Поезд тронулся: он стоит в Качазаге минуту. Когда общий вагон проплывал мимо, я увидел из-за плеча проводницы залысину Князева.

— Смотри не спиливай рога-а-а... — донеслось до меня.

Я уже знал, что не останусь ночевать у геофизиков. Только бы раздобыть бензин у кого-нибудь из знакомых шоферов, кто держит машину у дома.

В ту ночь я вдруг понял, как мне осточертело всю жизнь выгадывать и считать. Я понял, что люблю Айну.

Надо было срочно возвращаться в Бабали. Однако мотоцикл не заводился: свечные проводки были вырваны с мясом...

22

Вот и все, что удалось узнать Жудягину о жизни метеорологов станции Бабали с одиннадцатого по пятнадцатое сентября.

Здесь отобрано лишь то, что могло пролить какой-то свет на обстоятельства гибели В. П. Михальникова.

Продолжит рассказ сам Антон Жудягин — непосредственный участник дальнейших событий.

Часть вторая

СЛЕДСТВИЕ

1

Все как всегда.

— Пожалуйста, товарищ доктор! — радуясь привычной шутке, крикнул Уразбаев и распахнул дверцу «газика» перед судмедэкспертом. Со смущенной улыбкой, стесняясь рыхлости большого своего тела, Павлина Геннадьевна с чемоданчиком у груди стала усаживаться на переднее сиденье.

Да, все как всегда. Снова клюнула на нехитрый розыгрыш. Уразбаев счастлив:

— Вахх! Товарищ доктор, а как остальные влезут? Как сиденье откинем? С вами вместе, да?

Молочные щеки Павлины Геннадьевны порозовели, она с усилием выбралась из машины.

— Дурень ты, сержант, — подходя, резко бросил Чарыев. — Ты о себе думаешь: эх, какой я веселый человек! Не думай так. Ты — скучный человек, твои шутки-мутки всегда одинаковые. Ты глупый и скучный.

— Слушаюсь, товарищ инспектор, — блеснул белозубой усмешкой шофер. — Спасибо, буду знать, какой я.

— Господи, Текебай Чарыевич, да стоит ли? — миролюбиво протянула судмедэксперт. — Нервы поберегите. Беда невелика — пошутили над склеротичкой...

«Из-за вас наглецам воля», — сердито подумал Чарыев. Он имел в виду, конечно, не персонально эту немолодую, еще миловидную женщину, а всю породу уступчивых, мягкосердечных людей. Сам он считал, что прощать — значит поощрять.

Окно дежурного распахнулось, сверкнули очки Жудягина.

— Чарыев! — позвал он. — Все готовы! А где Каретников? Что, он опять?..

— И опять и не опять! — тотчас отозвался высокий, коротко стриженный и, несмотря на свои тридцать лет, сильно уже побитый сединой человек. Перекинув через плечо тяжелую кожаную сумку с фотоаппаратурой, он сидел на раскалившихся под солнцем ступеньках управления и равнодушно щурился на желтую с синей полосой машину, на препирающегося с шофером инспектора и на смущенную экспертшу.

— То-то! — назидательно сказал Текебай непонятно кому.

Размахивая на ходу портфелем и по привычке горбясь, капитан милиции Антон Жудягин, замначальника следственного отдела Шартаузского УВД, подошел к «газику» и по праву руководителя группы первым забрался в машину. Так было принято. Рядом уселся инспектор, с краю — эксперт-криминалист.

Шофер откинул переднее сиденье:

— Теперь пожалуйста, товарищ мадам доктор, — опять не удержался он от шутки.

На этот раз никто не обратил внимания на приевшийся юмор Уразбаева.

Сделав крутой разворот, милицейская машина перескочила через трубу арыка и рванула по улице. Но почти сразу же сбавила скорость и свернула в глиняный переулочек без названия. Еще через минуту «газик» выскочил на зеленый проспект 50-летия комсомола, ведущий в аэропорт.

Уразбаев гордился своим умением спрямлять дорогу.

— Не дозвонился? — негромко спросил Текебай, сочувственно кося черным глазом на следователя. Инспектор Чарыев понимал, что большого энтузиазма у капитана милиции Жудягина нынешняя командировка в пески не вызывает. Лететь в воскресенье на дальнюю метеостанцию за сто с лишним километров, чтобы расследовать то ли убийство, то ли самоубийство, которыми в принципе должна заниматься прокуратура, — невелика радость. И кто знает, сколько ему придется проторчать там, в Каракумах? Три дня или неделю?