Разыскивается невиновный

Посвистывал, попискивая морзянкой, приемопередатчик. Вот-вот Юрий, а может, Володя, принесет Айне данные для передачи метеосводки. Неужели она так искусно притворялась? Так сыграла искренность, а на самом деле — осуществила вторую часть обдуманного с Шамарой плана? Не верится, не верится... Однако женщина, когда любит, способна и на жертву.

Итак, она. Или — они? Или — он один, что тоже вполне вероятно. Не так уж мало улик против Шамары. Откуда кровь под ногтями? Если, конечно, экспертиза покажет, что кровь той же группы, что и у Михальникова. Причастность Шамары к ночному происшествию на кыре несомненна, Антон все больше укреплялся в этой мысли. Объяснения радиста — мол, испугался, оттого и заметал следы — грубая уловка. Но ведь и так могло быть.

Антон вспомнил, как в его университетские годы доцент Витенштейн на семинарских занятиях задавал студентам практические задачки — не выдуманные им, а взятые из криминалистической практики. Почти всегда и он, Жудягин, и его сокурсники терпели поражение, пытаясь «по науке» разрешить их. Алогичность действительности поражала, ставила в тупик и в какой-то степени рождала неверие во всемогущество криминалистики. Вдоволь насладившись смятением студентов, Александр Маркович наставлял их: даже при наличии наиубедительных улик следователь должен помнить, что есть одна возможность из тысячи, опровергающая всю схему. Ее надо всегда держать в уме, какой бы маловероятной ни казалась эта возможность.

Вот и сейчас. Все говорило против Шамары, все — и его заячьи «скидки», и кровь под ногтями, и его поведение после гибели Михальникова. Да и на допросах... Трудно было держаться более подозрительно. Его бравирование, напускное спокойствие, рожденная страхом наглость, попытки бросить тень на всех и каждого и, наконец, истерика отчаяния... Разве что «а вдруг», о котором так часто вспоминал доцент Витенштейн, могло прийти на помощь Владимиру Шамаре.

Чьи-то шаги зашлепали на крыльце, протяжно заскрипела входная дверь. «Вот и Огурчинский», — подумал Антон.

По-прежнему булькал и что-то выстукивал передатчик, но морзянка оборвалась.

— Возьми сводку, Айна, — услышал Жудягин глуховатый голос Юрия. — Айна, ты чего? Что с тобой? Дай-ка я взгляну.

Послышался шорох бумаги и затем тоненькое всхлипывание. Огурчинский, задыхаясь, быстро заговорил:

— Не плачь, замолчи на секунду... Мне нужно сказать тебе... Пока их нет... Да замолчи же! Ты глупость сделала, Айна, глупость!.. Зачем ты сказала?.. Как у тебя язык повернулся?.. Ты должна отказаться от всего, сейчас же пойди и откажись... Айна, перестань реветь, слышишь меня!..

Нет уж! С таким оборотом событий следователь Жудягин мириться не мог. Он резко встал из-за стола, нарочно громыхнув стулом. Шагнул к двери, толчком распахнул ее. Юрий Огурчинский, голый по пояс, в закатанных по колено спортивных штанах, стоял рядом с Айной, уткнувшейся лицом в ладони. Ее била крупная дрожь. Актинометрист в ужасе уставился на Жудягина поверх очков, сползших на кончик носа. В кулаке он сжимал листок бумаги, видимо, с записью показаний приборов. Давно немытые, разлохмаченные космы, журавлиная фигура, вытаращенные глаза — все в нем было нелепо до смешного. Да только было не до смеха.

— Что за фортель?! — сердито крикнул Антон. — Огурчинский, вы...

— Уйдите!..

Пронзительный, прямо-таки душераздирающий вопль девушки не дал ему закончить. Залитое слезами лицо тряслось, смуглые кулачки замолотили по столу.

— Уйдите! — кричала она, давясь рыданиями. — Отстаньте от меня все!.. Я! Я убила! Я-аа!..

Она опять захлебнулась слезами, сделала попытку встать и, чуть не свалившись со стула, снова уткнулась в ладони.

— Немедленно выйдите! — рявкнул, но как-то неубедительно, Жудягин на Юрия, который пытался заслонить от него Айну. — Подождите меня на улице!..

«Что за чушь я сморозил, какая уж тут улица?» — пронеслось в голове. И он добавил менее резко:

— Далеко не уходить! Ждите!

Юрий смотрел на него, как и раньше, — в упор. Но во взгляде уже не было и тени испуга — только слепая ненависть. Он молча вышел.

— Успокойтесь, пожалуйста. — Антон положил ладонь на горячее плечо радистки и почувствовал, как вздрогнула она от его прикосновения. — Вам еще надо работать, успокойтесь.

Минуты две она только всхлипывала, не отзываясь. Наконец подняла опухшее от слез лицо, медленно, словно преодолевая сопротивление, повернулась к следователю.

— Мне... надо передавать ... сводку... — с трудом глотая сдавливающий горло комок, заговорила она еле слышно. — Я сама... успокоюсь... Пожалуйста... Сама буду...

Жудягин подумал, что его присутствие здесь и в самом деле сейчас ни к чему: в одиночестве Айна придет в себя скорее.

На крыльце Антон прикрыл глаза от слепящего света. Огурчинский сидел в пяти шагах на пустом ящике и смотрел вдаль, в открытые пески. На звук скрипнувшей двери он круто обернулся.

— Что, довели? — крикнул он тонко. — Довольны теперь, да?

Следователь не ответил. Сошел с крыльца, махнул — следуй, мол, за мной — и, не обращая внимания, идет ли за ним Огурчинский, направился через двор в сторону колодца. Юрий скорчил презрительную гримасу, посидел на ящике еще несколько секунд, однако с неохотой побрел следом.

Кульджанов и Шамара возились с мотоциклом. Из юрты слышались бормотание Сапара и глухой стук, будто там выбивали ковры.

— Товарищ капитан, — деликатно окликнул Кадыр, — на минутку можно сказать?

Антон остановился. Вытирая рукавом рубашки мокрый лоб, участковый зашагал к Антону. Вид у Кадыра был озабоченный.

— С мотоциклом у этого Шамары... — начал было он на ходу, но Жудягин жестом остановил его: приближался Юрий и, судя по тому, как он вытянул шею, не прочь был послушать тоже.

— Вы, Огурчинский, подождите у колодца, — сухо приказал Антон. И когда тот мрачно прошлепал мимо, спросил: — Так что с мотоциклом?

— Понимаете, все правильно: свечной провод был оборван, я проверил. Сильно дернуть надо, чтобы его рвать. Удивительно, как он мог ездить, товарищ капитан, непонятно.

— А как же ездил?

— Заменил какой-то проволочкой, — печально усмехнулся Кадыр. — Только не держится, сразу рвется, ненадежный. Ездить почти нельзя.

— Ладно, — кивнул Жудягин. — Присмотрите, чтобы он с женой разговаривал только в вашем присутствии. Одних не оставляйте.

Длинное лицо Кадыра посерьезнело.

— Конечно, товарищ капитан, не беспокойтесь, я с ними все время.

17

Огурчинский ждал, прислонясь спиной к бетонной стенке колодца. Губы его были крепко сжаты, и морщинки на лбу делали его значительно старше девятнадцати лет. При приближении Антона он не шевельнулся — все смотрел в одну точку, и только желтоватые глаза напряженно сощурились под очками.