Разыскивается невиновный

— Мне нечего утаивать, — бросил Князев, не отрывая глаз от стола.

— Повторяю вопрос: как вы оказались на аэродроме в Арвазе?

— Не знаю никакой Арвазы. Доехал до самого Ашхабада поездом. Спросите у проводницы.

— Где ваш портфель?

— Забыл в вагоне. Наверное, в том, где играл ночью в карты.

— Номер вагона?

— Понятия не имею. Где-то в середине состава.

— Проводника этого вагона помните?

— Нет. Был увлечен игрой, не оглядывался.

Жудягин хрустнул пальцами, поморщился.

— Хорошо. Вы настаиваете, что не были ночью на кыре, что не знаете мотоциклиста — брата Айны и не улетали из Арвазы. Завтра вы сами откажетесь от своих слов. Поговорим о другом.

Князев поднял голову, вздохнул:

— Лучше о другом.

— Зачем вам понадобилось симулировать приступ аппендицита? Когда вы умывались, я видел шрам — аппендицит у вас вырезан. Зачем же понадобился санитарный самолет?

Римма Николаевна что-то черкнула в блокноте. Борис достал платок, вытер глубокую залысину.

— Заболел живот со страшной силой. Человек я мнительный, подумал, что отравление.

— Но почему же вы протестовали, когда узнали, что самолет вызовут из Шартауза? Это же много быстрее, чем из Ашхабада?

Зрачки Князева забегали.

— Какие врачи в этой дыре? Угробили бы.

— А не потому ли, что Шартауз далеко от границы, а столица республики — с нею рядом? — жестко спросил Антон.

Князев вскочил. В глазах заметался страх.

— Что вы мне тут... лепите?!

Вид у него был жалкий. Вопрос следователя ударил, что называется, «под дых».

— Сядь! — строго крикнул у него за спиной Текебай и, наклонясь корпусом вперед, стукнул Князева ладонью по плечу. Тот послушно сел.

— У вас видели оружие. Пистолет. Куда вы его дели? Выбросили? Спрятали? Отвечайте!

Металлу в голосе Жудягина позавидовал бы и генеральный прокурор. Римма Николаевна откашлялась и покрутила головой.

— Н-не могу... — выдавил Князев, борясь с комком, заткнувшим горло. — Завтра... С-сейчас... н-не могу...

— Давайте, Антон Петрович, в самом деле отложим. — Римма Николаевна захлопнула блокнот и встала с кровати. — Текебай Чарыевич, сделайте одолжение: устройте подследственного на ночь... соответственно. И возвращайтесь, пожалуйста, поговорим.

— Будет сделано.

Текебай сполз с подоконника, крепко взял Бориса за локоть.

— Пойдем, Синдбад, подумаешь на досуге.

Когда за окном захрустели, удаляясь, шаги, Ларина сказала с несколько ироничной уважительностью:

— Однако вы большой мастер эффектов, Антон Петрович! Не могла такого подумать о вас.

Антон засмеялся и снял очки.

— Эффект, дорогая Римма Николаевна, рассчитан был не на вас, конечно. Неожиданность — важный фактор. Вы обратили внимание: он ведь сразу проговорился.

— Да, заметила: когда пояснил, зачем вернулся на кыр. Что-то невнятное насчет отца, который просил сказать... Так, кажется?

Близоруко щурясь, Антон закивал:

— Сейчас все станет внятным, я расскажу. Вы потом почитайте дневник Огурчинского — его тоже надо приобщить к делу.

— Непременно. Я, признаться, до сих пор не пришла в себя от изумления. Поворот, которого никто не ожидал.

— У меня-то подозрение брезжило давно, — усмехнулся Антон и надел очки. — Как всегда, важнее всего — мотивы, Римма Николаевна... Мотивы!

Ларина подошла к окну. Двор был исполосован желтым: ни в одной комнате не спали.

— Где же наш инспектор? — произнесла она нетерпеливо, и тотчас издалека отозвался Текебай:

— Иду, все в порядке, иду!

Конечно же, он заметил ее в освещенном окне. Однако иллюзия, будто он еще ее и услышал, была настолько полной, что оба следователя рассмеялись. Антон понял: лед сломан, теперь работать им будет много легче.

Вошел Чарыев и занял свое место на подоконнике.

— Мало ли еще кто захочет послушать, — пояснил он.

— Что ж, излагайте, Антон Петрович, — мягко сказала Ларина, кладя блокнот на стол.

11

— Предупреждаю, я буду несколько многословен, — начал Антон, откашлявшись, — но в этой истории не менее важна ее предыстория. Признаться, меня она интересовала с самого начала следствия, но подобрался я к ней по-настоящему близко только сегодня.

Он сделал паузу и покосился на Ларину. На лице молодой женщины была написана готовность терпеливо слушать — и только.

— Записки Юрия Огурчинского осветили мне многое, что было непонятным. Достаточно откровенные разговоры с Шамарой, Айной и Сапаром о событиях недели, которая предшествовала гибели Михальникова, позволили мне заполнить существенные пробелы. Точку же поставил сегодняшний рейд Текебая Чарыевича по пустыне.

— Спасибо, — весело отозвался с подоконника Текебай.

— Пожалуйста, — серьезно ответил Антон. — Однако скажу тебе честно: ты привез мне именно ту информацию, какую я ожидал.

— Интуиция? — с интересом спросила Ларина.

— Вот уж нет. Скорее, логика. Но — по порядку. И, если можно, не сбивайте меня с мысли. Лучше уточните потом.

Он откашлялся, поправил очки и продолжал:

— Чтобы понять, кто и за что мог убить начальника метеостанции, я решил прокрутить время вспять — до того момента, когда явственно проклюнулись зернышки первопричин. Мне хотелось понять, какой был, как говорят сейчас, нравственный климат коллектива метеостанции. Другими словами, надо было хорошенько разобраться во взаимоотношениях бабалийских пустынников и сделать свои выводы уже как следователю, ведущему дело об убийстве. И вот, прочитав дневник и поговорив с людьми, я пришел к выводу, что в Бабали не случилось бы никаких ЧП, если б к тому не было сильного толчка извне. Именно таким толчком и был приезд на метеостанцию Бориса Князева.

Он немного помолчал. Ни звука не проронили и слушатели.

— Да, Михальникова на станции не любили все — каждый по-своему и за свое. Супруги Шамара — за то, что он, по их мнению, не по праву, вернее, не по работе получает зарплату начальника. Кроме того, Володе он мешал. Своим молчаливым, угрожающим неодобрением он мешал ему вершить мелкие махинации с каракулевыми шкурками. Шамара покупал их у чабанов за бесценок и переправлял родне на Украину.

— Вот как! — подала голос Римма Николаевна. — Ой, простите.