Рецепты долголетия. Жемчужины медицины Востока и Запада

– Какая поразительная символика: ведь именно здесь печатаются доллары, весь мир превратившие в индейцев!

– Семантика – великая сила. Как назовешь, так и будет.

Почему большинству не удается выучить языки? Потому что начинают с фраз типа «Мама мыла раму». У меня есть ироническая притча: «Вначале было мыло, и мыло было у мамы, и мама мыла раму». Понимаете, язык не самоцель, а инструмент, который натачивается, когда вы стремитесь решать серьезные задачи.

– Легко ли даются вам новые знания?

– Представьте себе горе-спелеолога, который заблудился в пещерных лабиринтах и, стремясь выбраться наружу, прикрепился к своду и начал долбить свой собственный выход. Вот так и я заблудился в извилинах, точнее, в изВИЛЛИнах своего мозга. Таков по ощущениям ченнелинг.

Зато я имею возможность записывать не только слова, алфавиты, пиктограммы, которых никто не видел, но и мифологию народов, о которых порой никто не слышал, народов, очень давно населявших Землю, да и не обязательно Землю. Консультирующие меня лингвисты и этнографы порой теряются, встречая в больших текстах лишь отдельные знакомые слова. Как им реагировать, когда я представляю тексты и переводы, например, с языка шайенов (индейцев, живших на территории штата Вайоминг), племени суэрма, жившего в районе Эфиопии и Сомали; народа насидоньба с Юго-Востока Китая, но не имеющего к китайцам никакого отношения, единственного, кстати, сегодня в мире народа, пользующегося для письменности пиктограммами; племени кьярдилд, живущего на двух островах у северного побережья Австралии, в котором уцелели только 200 носителей языка…

– Как относятся специалисты к тем лингвистическим и историческим находкам, которые благодаря открытому для вас каналу обогащают мировую культуру?

– Разве вы не знаете, как обычно профессионалы относятся к дилетантам, мешающим им жить? Встречались «эксперты» – вполне уважаемые сотрудники солидных институтов, которые после долгих разговоров со мной, подробного знакомства с тем, что я делаю, просили: Вилли, давайте договоримся о том, что вас нет. Нельзя более откровенно расписаться в собственной профессиональной импотенции.

– Языки, как вы заметили, не самоцель. Вместе с языками вы получаете ценнейшую историческую информацию, наверняка меняются представления не только о прошлом, но и о нынешнем устройстве бытия.

– Те знания, что приходят ко мне, отучили бояться смерти. Я теперь точно знаю, что это не конец, но переход в иную форму бытия.

В 1993 году ушел из земной жизни мой отец Роберт Иванович. Он всю жизнь прослужил в армии, был подполковником, сотрудником Института космических исследований, специалистом по бортовому оборудованию. Его жизнь сложилась так, что кондовые марксистские взгляды не позволяли ему задуматься о бессмертии. Какие удивительные депеши он присылает мне после смерти, какое радостное недоумение в них звучит.

– Но как удостовериться, что это не ваши фантазии, вызванные, скажем, вашей тоской по отцу?

– Проще некуда. Матушка, слава богу, жива. Я пересказываю ей послания отца. Кому как не ей знать его характерные словечки. Порой она подтверждает сообщенные отцом факты, происходившие до моего рождения. Никак иначе я просто не мог о них узнать.

Отец поставляет мне ментальное топливо, знакомит с теми, кто живет ТАМ. Среди них много представителей исчезнувших народов, они-то и обучают меня умолкшим языкам, не все из которых найдешь в лингвистическом справочнике. Понимаете, при таком информационном контакте больше не остается никаких белых пятен в истории.

Удается узнать много забытых апокрифов, как ветхо-, так и новозаветных. У меня была возможность поработать в некоторых уникальных зарубежных книгохранилищах: библиотеке Вавельского замка в Кракове, библиотеке Рудольфа II в пражских Градчанах, в шведской Упсале, в бернардинской коллегии во Львове. Это своего рода спецхраны. Переснимать или переписывать тексты мне не позволяли, поэтому я «фотографировал» их глазами. Так и запомнил наизусть на языках оригиналов – на сирийском эстранджело, греческом койне, арамейском, хетто-хурритском, самарийском, набатейском, урартском больше 200 апокрифов, не переведенных на современный язык. Лишь два из них я успел перевести, один назвал «Второковчежьем» (Ноевых ковчегов было, оказывается, два), другой – «Евангелием от Малха».

– Как убедиться в их подлинности?

– Такие свидетельства подделать невозможно: и фразеологические обороты, и логика мышления убеждают. Я почувствовал присущую языкам и времени идеоматику, чужеродность сразу бы ощущалась.

Вот ведь парадокс: работы в Институте вирусологии совсем мало, редкая радость, когда случается поставить эксперимент, поэтому основная специальность превратилась в хобби, зато хобби стало основной специальностью.

– Да под вас нужен отдельный многопрофильный институт!

– Спасибо, что хотя бы не считают больше 98-кратным шпионом. А способов реализации я нахожу немало.

– Скажите, Вилли, а сам-то вы не пришелец из другого мира?

– Переводя на медицинский язык, вы интересуетесь, не страдаю ли я синдромом Кандинского-Клерамбо – бредом мессианства. Уверяю вас: нет. Я, как и многие другие, всего лишь делаю то, что у меня лучше получается.

С годами я стал осознавать иноязычные тексты как лекарство, гармонизирующее особые ниши сознания. Как мы можем не знать химических формул целебных препаратов, но спасаться благодаря им от тяжелых недугов, так и тексты на неведомых языках способны врачевать самым необъяснимым образом.

Вилли пробовал читать свои многоязыкие сочинения друзьям, знакомым. И вдруг оказывалось: у одного снимается обострение хронической болезни, у другого смягчается депрессия. Интуитивно (как и все, что он делает) полиглот стал составлять «лингвококтейли» для своих пациентов.

Ну, например, такой:

– За основу беру по 50 граммов далеких друг от друга шведского и суахили, разбавляю их в 100 граммах испанского, а в качестве тонкой приправы добавляю по чуть-чуть изолированных языков айнов (живущего на японских островах коренного племени) и юкагиров (вымирающего народа Восточной Сибири).

Задача лингвотерапии, как теперь уже, после первых достигнутых успехов считает изобретатель, снять неосознаваемые нейропсихические интоксикации, в которых повинны остаточные фрагменты давно пережитых драматических ситуаций.

Первый случай реальной практической помощи тяжелому больному произошел в 1998 году. Тогда Вилли, накопивший изрядный опыт ротного полевого врача, делал акупрессуру (массажи с надавливаниями на биологически активные точки) пожилому пациенту с опухолью предстательной железы. Терять, как говорится, было нечего, и даже мало-мальское улучшение состояния представлялось маленьким достижением.

– Чтобы повысить угнетенный психоиммунный статус больного, да и самому отвлечься от грустного, я предложил во время процедур почитать собственные стихи. Тот отреагировал кисло: ну, не любитель он поэзии. А если на незнакомых языках? Давайте попробуем, почти нехотя согласился пациент. Читая свои комбинированные композиции на языках далеких языковых групп, я заметил, что работать становилось легче – словно органы больного стали как-то откликаться на непонятные фразы. Настроение слушателя непонятно почему стал повышаться. А со временем больной, словно включившись в игру, стал надсмехаться над своей опухолью, угрожать ей. Я расспрашивал, какие стихи (языки) воспринимаются лучше, что взбадривает. В соответствии с ответами менял пропорции в своих композициях. И постепенно составил такую «языковую микстуру», что состояние больного заметно улучшилось, и опухоль перестала расти. Превысив предсказанные онкологами сроки жизни, понял, что экспериментировал не зря. Трагическая развязка так и не наступила. Однако излечившийся человек по сей день живет в Дубне и, несмотря на преклонный возраст, активно работает на подсобном участке.