Реквием в Брансвик-гарденс

Суперинтендант аккуратно положил письма на прежнее место. Он был смущен: собственный разум подсказывал ему, что он оказался неспособным к порученному ему делу. Томас не сумел понять Рэмси, пока тот был еще жив, и тем самым предотвратить его смерть. И он не мог отрицать того, что Парментер вполне мог расправиться с Витой. И ответственность за это также легла бы на него, Питта. Теперь он понимал это дело в еще меньшей степени, чем раньше. Он прочел любовные письма, и нетрудно было понять, что они могли спровоцировать ссору. Она стала неизбежной в тот самый момент, когда Вита увидела их… или если бы их увидел кто-то еще из родных хозяина дома, или даже Доминик. Но почему Рэмси оставил их на столе, где их мог увидеть всякий? И потом, почему, кроме писем мисс Беллвуд, у него оказались и его собственные? Впрочем, он мог извлечь их из вещей Юнити после ее смерти. Однако, обладая хоть каплею здравого смысла, он должен был их уничтожить.

Неужели он все же любил ее или же настолько поддался наваждению, что не мог избавиться от писем, невзирая на ту опасность, которую они представляли? Или отверг все надежды избежать ответственности за свой поступок – и просто дожидался неизбежного?

Тем не менее, глядя на безбрежную страсть, разливавшуюся в письмах, Томас не видел за нею ни Рэмси, ни Юнити. Написанные ими слова соответствовали тому представлению, которое полицейский составил о Парментере, познакомившись с ним лично, и о мисс Беллвуд понаслышке. Но вот чувства, выраженные в этих письмах, не подходили им обоим совершенно. Суперинтендант вообще не мог представить этих двоих влюбленными друг в друга, не говоря уже о подобном накале страстей.

Что свидетельствовало о степени его неудачи в данном деле.

Вздохнув, Питт начал просматривать содержимое ящиков стола, содержавших личные счета и тривиальные для профессии Рэмси письма. По обязанности он прочел их все. Они были написаны в еще более сухой манере, чем ожидал Томас: во всех повторялись те же самые сухие педантичные фразы. Возможно, они были написаны вполне искренне, но в это не позволяла поверить присущая им ходульность.

В следующем ящике оказались другие письма – от самых различных людей, коллег, прихожан и друзей преподобного. Полицейский просмотрел и их. Большинству писем было уже несколько лет: очевидно, Рэмси хранил их ради какой-то эмоциональной ценности. Среди прочих оказалось и письмо Доминика. Читать его значило вторгнуться в личную жизнь родственника, однако суперинтендант погрузился в текст еще до того, как решил, правильно ли это:

Дорогой Рэмси,

Я знаю, что много раз говорил это в наших личных беседах, но тем не менее хочу изложить на бумаге свою благодарность за бесконечное терпение, проявленное вами ко мне. Должно быть, подчас я сильно досаждал вам. Со смущением и виною вспоминаю наши долгие споры, когда я снова и снова повторял одни и те же эгоистичные возражения. Тем не менее вы всегда относились ко мне с непреходящей добротой и ни разу не дали мне оснований думать, что больше цените собственное время, чем меня.

Но, быть может, более ценным, чем ваши слова, был предоставленный вами пример служения людям, находящимся в нужде. Если б я смог однажды точно последовать вашему примеру и собственными поступками дать счастье какому-нибудь человеку, тогда вся жизнь моя обрела бы полноту и радость, к которым пока я всего лишь восхожу.

Высшей моей благодарностью, которая, как мне известно, имеет для вас великую ценность, станет мое стремление быть таким, как вы.

Моя благодарность никогда не истощится.

Ваш преданный друг, Доминик Кордэ

Питт с глубокой печалью сложил письмо. На мгновение он ощутил полное сочувствие свояку, на какое даже не представлял себя способным. Теперь полицейский мог понять его боль, его утраченные навсегда возможности. И неизбывный укор собственной совести.

Рэмси считал это письмо драгоценным, так как годами хранил его среди прочих знаков дружбы, полученных от разных людей. Некоторые из писем были датированы еще университетскими днями…

Писем Виты не было. Возможно, они не писали друг другу, а если все-таки писали, священник мог хранить их в другом месте, например в спальне. Это было не важно.

Суперинтендант заглянул в нижний ящик. Там находились только письма, связанные с профессией Парментера. Некоторые из них имели отношение к той книге, над которой он работал в последние дни. Томас торопливо пролистал их. Все они были короткими и чрезвычайно сухими. Наконец он заметил почерк Юнити и мгновенно узнал его. Ее письмо было датировано концом 1890 года, тремя месяцами назад. Это было ее предложение собственных услуг:

Дорогой преподобный Парментер,

Я прочла вашу последнюю работу с огромным интересом и глубоким уважением к вашей учености, a также к понятным и поучительным объяснениям вопросов, доселе остававшихся непонятными и мне, и, скажу откровенно, тем более ученым, чем я, людям, к которым я обращала свои вопросы.

Я слышала, что вы собираетесь написать еще одну работу, требующую исследований и перевода ранней классической прозы и писем. Я специализируюсь в области арамейского и греческого языков и обладаю опытом работы с еврейскими текстами. К сему прилагаю копии своих дипломов по тематике, отзыв с последнего места работы, а также адреса персон, способных подтвердить мою квалификацию.

Смиренно, но с допустимой без навязчивости настойчивостью, прошу вас принять меня в качестве ассистента в этом чрезвычайно важном предприятии. Полагаю, что обладаю достаточной научной квалификацией, a также готова предположить, что вам не удастся найти помощника, более верующего в результат вашего труда, а также испытывающего восхищение вами, как единственным человеком, способным достойно выполнить его.

Пишу с величайшей надеждой, остаюсь искренне ваша,

Юнити Беллвуд

Сложив это письмо, Томас отправил его в стопку с любовной перепиской. Его смутил один факт. Мисс Беллвуд обращалась к покойному как к незнакомцу, хотя до начала ее беременности оставалось чуть больше шести или восьми недель. Слишком короткое время для развития подобных страстей.

Был и еще один момент. У Рэмси обнаружилась записная книжка – томик в дюйм толщиной, переплетенный в коричневую кожу. Бегло пролистав ее, Питт обнаружил, что это не столько дневник, сколько место записи пришедших в голову мыслей. Пробежав глазами страницу, а потом еще одну, суперинтендант обнаружил, что написанное трудно понять. Некоторые из записей казались сделанными на латыни, другие были, должно быть, сделаны изобретенной самим Рэмси скорописью. Томас решил взять книжицу с собой, чтобы изучить ее вместе с письмами потом, когда будет время.

Делать в этом доме ему было теперь нечего. Оставалось проститься с Витой, быть может, переговорить с Домиником, а потом наконец переброситься несколькими словами с Телманом и заняться формальностями. Дела об убийствах Юнити Беллвуд и Рэмси Парментера можно было считать закрытыми – пусть и неудовлетворительным для него образом, но все же закрытыми.

Глава 10

Питт рано вернулся домой, радуясь возможности провести время с семьей. Заключение о смерти Рэмси Парментера оказалось именно таким, какого он и ожидал. Лишившись умственного равновесия, он набросился на жену, ставшую защищаться. Смерть по несчастной случайности.

Выбросив дело из головы, Томас оделся в старый костюм и отправился в сад. Дел там было немного. Растения только пошли в рост. Сорняки еще не вылезли, а сажать первые семена было слишком рано, однако в саду всегда можно было что-нибудь сделать или починить.

Дэниел и Джемайма помогали отцу. Каждому из детей был выделен собственный участок земли, где они могли растить что угодно. Садик Дэна занимали в основном камни, которые он как раз начал коллекционировать, однако в нем росла и небольшая фуксия, в данный момент очень болезненная и печальная на вид.

– Цветок погиб! – полным трагизма тоном проговорил мальчик. Он потянулся, чтобы выдернуть его с корнями. Стоя рядом, Джемайма с сочувствием наблюдала за братом.

– Возможно, и нет, – проговорил Питт, отстраняя сына рукой и пригибаясь к чахлому кустику. – Зимой они всегда такие. Они, так сказать, засыпают. Эта фуксия проснется, когда станет теплее, и отрастит побольше листьев.

– В самом деле? – с сомнением проговорил Дэниел. – По-моему, она умерла. Откуда на ней появятся новые листья?

– Сами вырастут, из соков, извлеченных из почвы, если мы будем за ней ухаживать.

– Может, его нужно полить? – предложил ребенок.

– Не надо, я думаю, хватит дождя, – отозвался его отец, прежде чем тот успел шагнуть за водой.

– Тогда что же мне теперь делать? – спросил Дэниел.

Томас задумался:

– Обложи-ка корни компостом. Тогда растение согреется и получит еду.

– В самом деле? – Мальчик посмотрел на него с надеждой.

Так они проработали почти до семи вечера, после чего дети отправились сперва ужинать, а потом в горячую ванну, необходимую продрогшим малышам. Томас снял садовый наряд и отправился в гостиную. На ужин был подан зажаренный до хруста вчерашний картофель с капустой и луком вместе с холодной бараниной, под кисло-сладким индийским соусом чатни из прошлогоднего ревеня, за которым последовали яблочный пирог с хрустящей корочкой и сливки.