Ренни

— Мама, папа, что вы делаете в Соединенных Штатах?

Последнее, что я слышала, что они поселились в Англии. Я бы сказала, счастливо, но я не была полностью уверена, что кто-то из них способен на счастье. Что было у моего отца, так это его одержимость работой. Что было у моей матери, так это ее одержимость моим отцом. Одержимость не была счастливой вещью, на которой основывалась твоя жизнь.

— Мы были по делам в Нью-Йорке, и нам позвонил твой молодой человек, — начала моя мама, слегка приподняв подбородок, явно возражая не только против моего выбора «молодого человека», но и против моего наряда, моего родного города и, вероятно, кофейни, в которой мы сидели.

Я не очень была похожа на свою мать. Она была полной японкой, в то время как я была только наполовину. Моя кожа была темнее, волосы светлее, глаза — как у моего отца, а тело более соблазнительное, чем у нее. Но мое лицо было таким же круглым, как и у нее.

И я не унаследовал ни одного из ее сильных мнений о кухне, одежде, музыке или театре. Этот факт всегда раздражал ее. Вот почему она сокрушалась, когда я хотела играть с глупыми маленькими игрушечными животными вместо того, чтобы сидеть и смотреть Отверженных на французском.

Мой отец всегда был немного более спокойным, более будничным, менее претенциозным. Он никогда не заботился, чтобы заметить, что у меня даже был Геймбой, не говоря уже о том, чтобы читать мне лекции о том, как много я в него играла.

— Ренни, — сказала я, заставляя себя улыбнуться, но это была ледяная улыбка, — Почему ты не сказал мне, что звонил моим родителям?

— Это был сюрприз, Мина, — сказал он, пристально наблюдая за мной. И я просто знала, что он слишком много читает в моей скованности, в том факте, что я не села.

Поэтому я села. — Как у тебя дела?

— Возможно, ты бы знала это, если бы позвонила, Минни, — упрекнула меня мама.

— Я звонила. — Я звонила на каждый день матери и отца, чтобы они не могли сказать, что я никогда не звонила.

— Два раза в год, — усмехнулась она, качая головой. — После всего, что мы для тебя сделали. Лучшие школы, правильные контакты…

Лучшие школы в восьми разных странах за все мое детство. И единственными контактами, которые у меня были, были избалованные, высокомерные отпрыски женщин, с которыми она подружилась в «правильных» кругах в каждой из этих стран.

— Прости, мама, — сказала я, проглотив горький привкус этого извинения, потому что я совсем не это имела в виду. — Я много путешествовала по работе, — сказала я, глядя на своего отца, который не только понял бы, но и одобрил бы это. — Я приложу больше усилий. Скажем, на Рождество или Новый год, — когда я знала, что их все равно не будет рядом, чтобы взять трубку.

— Как продвигается работа? — мой отец вмешался, заинтересованный.

Он выглядел старше, чем я его помнила. Восемь лет сделали бы это с человеком, но это было почти поразительно видеть. Его волосы, которые всегда были насыщенного средне-каштанового цвета, начали седеть. Его глаза, которые были так похожи на мои собственные, были окружены вороньими лапками.

— Работа хорошая. Стабильная. Я была повсюду в прошлом году.

— Но ваша штаб-квартира находится здесь, верно? — спросил он. — Хейлшторм Индастриз.

Я почти поправила его, прежде чем в последнюю секунду вспомнила, что именно это я сказала ему много лет назад, когда Ло взяла меня к себе. «Индустрия», которую я считала более законной. Я знала, что он никогда не станет их искать. Ему все равно.

— Итак, как давно вы встречаетесь со своим молодым человеком? — моя мать вмешалась, всегда пытаясь увести разговор в сторону от работы, единственное, что нам с отцом было удобно обсуждать.

— О, ах… — начала я.

— Несколько месяцев, — подсказал Ренни, подходя ко мне, одалживая стул у стола позади нас и садясь, его колени касаются меня.

И впервые в жизни мне захотелось вырваться из его объятий. Не потому, что я боролась с влечением, как в самом начале, а потому, что я искренне не хотела, чтобы он прикасался ко мне прямо сейчас.

Или когда-нибудь блядь снова.

— Это серьезно? — спросила она, приподняв одну бровь.

По крайней мере, все было серьезно кончено.

— Это устойчиво, — сымпровизировала я.

— Ты становишься слишком взрослой, чтобы не быть серьезной, Минни, — упрекнула она.

Я ненавидела, когда меня называли Минни. Она ненавидела имя Мина, потому что это было имя моей бабушки по отцовской линии, и моя мать винила ее в том, что она сделала моего отца эмоционально отстраненным. Однако шутка была в том, что моя бабушка Мина была единственной частичкой тепла, которую я знала за все свое детство.

— Сейчас она сосредоточена на своей карьере, дорогая, — вмешался мой отец. — У нее достаточно времени, чтобы завести детей, если она захочет.

Это было не столько для моей выгоды, сколько для его способа нанести ей удар. Он никогда не хотел детей, никогда не хотел меня. Конечно, он поступил правильно, позаботился обо мне и время от времени общался со мной, но было до боли ясно, что он совершил ошибку. Или, точнее, поддался манипуляции.

— Конечно, у нее будет ребенок, — усмехнулась моя мать, делая совершенно нелепый взмах волосами, когда она махнула официантке, проходящей мимо, чтобы получить счет. — Ты хочешь детей, не так ли… Реджи?

— Ренни, — поправила я, дернув коленом, защищаясь.

Именно в этот момент рука Ренни опустилась мне на колено, сжимая, успокаивая. Я знала, что если посмотрю, то обнаружу, что холод исчез. Я бы нашла своего старого Ренни снова. Потому что он получил ответы, которые хотел. Он должен был нажать на мою кнопку и посмотреть, как я извиваюсь.

Но я не хотела, чтобы мой Ренни вернулся.

Было уже слишком поздно.

И он слишком сильно облажался.

Рука на моем колене не успокаивала; это было похоже на оковы, которые мне отчаянно нужно было снять, прежде чем я застряну навсегда.

— Позвольте мне, — предложила я, потянувшись за купюрой.

— Не говори глупостей, Минни, — усмехнулась моя мать, передавая счет моему отцу.

— Да, — вмешался тогда Ренни.

— Да? — переспросила моя мать.

— Да, я хочу иметь детей. Как чистые листы, — добавил он, и я была одновременно довольна тем, что он вспомнил, что я говорила об этом, и возмущена тем, что он поднял этот вопрос перед моими родителями, людьми, у которых когда-то был нежный маленький чистый лист, и они превратили его в меня.