Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре

Мало того что французская литература более какой-либо другой несет в себе собственный горизонт референций, будь то хотя бы лишь горизонт языка, стиля, формы; она еще и предполагает или утверждает его как высшую, самодостаточную ценность. Классицизм брал за образец античность, Бальзак или Флобер возвращались к урокам Буало, а к их собственному опыту возвращается новый роман. Так образуется корпуспрактик, ритуалов и правил, где есть и свои недоговорки, свои мифы. Поэтому литература во Франции, исходя из истории и выражая ее, образует «социальное пространство, внутри которого писатель решает поместить Природу своего языка […] определение и ожидание возможности»; иными словами, она «не столько запас материалов, сколько горизонт, то есть одновременно предел и остановка, успокоительная протяженность упорядоченного пространства» [29] . Если бы не опасность быть неверно понятым, можно было бы говорить о «потребительской литературе» (разумеется, это отнюдь не та литература, которая просто «потребляется») [30] , поскольку она связана с определенными выразительными средствами и формами, а также с определенными ритуалами, которые предшествуют ей и которые она находит уже готовыми, еще прежде чем ими воспользоваться. А кто лучше писателя (или письма) воплощает в себе эту очевидность литературы, которая сама себя обозначает и сама себе довлеет в работе над языком, в стилистической умелости? И наоборот, кто лучше, кто кроме читателя мог бы свидетельствовать, даже одним лишь своим неизбежным присутствием, о литературе и истории, которые никогда не реализованы до конца, чей идеал где-то впереди, которые находятся в становлении?

29

Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture, Paris: Seuil, 1972. P. 15, 11.

30

Ср.: Curtius Ernst-Robert.Die franz"osische Kultur. 1930. P. 76, 90; Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture. P. 27.

Итак, различие не просто выражается в словах, оно затрагивает самую реальность литературы как практики и как институции. Наконец, отсутствие в Германии критики в том смысле, в каком ее понимают во Франции, и, обратно, отсутствие во Франции такой науки о литературе, какой ее воображают и представляют себе немцы, суть просто следствия того, что сама литература определяется по-разному; «Мы, немцы, не знаем понятия литературы как таковой; мы, к сожалению, знаем одних лишь поэтов и мыслителей» [31] . То есть критика занята удостоверением писательской умелости в более или менее установленных рамках и по более или менее установленным критериям, тогда как научное исследование всегда — по крайней мере, в идеале — заново ищет себе объект, то есть новое оправдание литературы. Первая исходит из текста, из письма как из реальности, способной быть должным образом удостоверенной, вторая же всегда по необходимости приходит к вопросу о читателе.

31

Curtius Ernst-Robert.Literarische Kritik in Deutschland. P. 22.

Ценность, Wertung?

Другой симптом различия — как оценивается литература по обе стороны Рейна. Wertung — буквально «образование ценности». В таком своем значении это слово почти непереводимо [на французский язык]. Разве что передать его термином 'evaluation (недавнего происхождения и еще мало применяющимся в контексте литературы) или же jugement ([суждение], который соответствовал бы скорее словам Bewertung или Werturteil). В отсутствие перевода можно говорить лишь об эквивалентности, поскольку оба термина — «ценность» ([valeur], синоним немецкого Wert) и Wertung — занимают сходное место в легитимации литературного факта. Однако Wertung, означая не столько установившуюся ценность, сколько ценность в процессе становления, предполагает некоторое отношение импликации: в данном случае им выражается работа «означивания», процессуализации смысла (далеко не совпадающего с простым значением), скорее движение читателя к произведению,чем наоборот. Таким образом, им предполагается понимание, а затем толкование (в активном смысле глаголов werten и deuten — толкование, образующее ценность); им предполагается некоторое содержание, Gehalt (еще одно труднопереводимое слово, поскольку им обозначается не просто глубина или содержание, но некая «толща», благоприятная для чтения), — одним словом, то, что Беньямин в своем определении эстетического объекта называл «внутренней формой», «особенной и уникальной сферой, где заключается задача (или проблема) и предпосылка стихотворения» [32] . Наконец, Wertung включает в себя движение от комментария к суждению, которое еще не сложилось и которое складывается — по крайней мере, в идеале — вместе с самим произведением, одновременно с ним. Итак, здесь все помещено в перспективу. Напротив того, «ценность» скорее имманентна, конститутивна самому произведению, ибо она как бы возникает еще до толкования, это именно то, что и требуется объяснить, выделить: форма, стиль, идея. «Но любая Форма является также и Ценностью» — пусть потребительной и трудовой стоимостью (согласно критериям, по которым Ролан Барт разграничивал классический и современный литературный проект) [33] , но все же стоимостью.

32

Walter Benjamin, cit'e par: Rumpf Michael.Aporien und Apologie. Zur Kritik an Walter Benjamin und seiner Rezeption. Cuxhaven: Junghans Verlag, 1991. P. 31.

33

Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture. P 14, 16; cf. Laforgue C.La valeur litt'eraire Paris: Fayard, 1983.

Немецкие литературные теории, какой бы линии они в конечном счете ни придерживались, всегда строятся вокруг центрального понятия Wertung. Это понятие указывает не столько на идеал творения, определенный в красоте своего стиля или мастерстве письма, вообще не столько на какое-то формальное совершенство, сколько на озабоченность экзистенциально-политической, то есть попросту этической значимостью литературного произведения. В этом смысле им предполагаются иные ценности — такие, как опыт, критика, наконец, имплицитный читатель. Начиная с теорий Просвещения (Готшед, Лессинг, Виланд и, конечно, Кант) и романтизма, посвященных понятию «вкуса» («Geschmack», «Geschmacksurteil») [34] , и вплоть до самых недавних исследований об эстетическом суждении [35] , авторы всех этих великих текстов вводят определение и проблематику «литературной оценки». Перспектива ее то феноменологическая, то этическая, религиозная, или философская, или же историческая, но в основном она строится на следующих критериях: правдивое или ложное, подлинное или поддельное, солидное или поверхностное, закономерное или произвольное, современное или старомодное, реалистическое или нереалистическое, оригинальное или избитое и т. д. В зависимости от точки зрения при этом различают собственно поэтическую или эстетическую ценность произведения, всегда подразумевающую «единство содержания и формы, образа и смысла, идеи и фигуры», и «экзистенциально-онтологическую ценность», то есть емкость и «укорененность в жизни, в идеях, в своем времени» [36] .

34

См. об этом: Bormann Alexander von.Vom Laienurteil zum Kunstgefuhl. Tubingen: Max Niemeyer, 1974. P. 22, 36, 43, 93, 152 sq., 170 sq.

35

См., в числе прочих: Beriger Leonard.Die literarische Wertung, 1938; Kayser Wolfgang.Literarische Wertung und Interpretation, 1952; Wutz Herbert.Zur Theorie der literarischen Wertung, 1957; Hass Hans-Egon.Das Problem der literarischen Wertung, 1959; Schober Rita.Zum Problem der literarischen Wertung, 1973; в качестве обзорной работы: Pill Georg, Kaiser Erich(Hrsg.). Literarische Wertung und Wertungsdidaktik. Kronburg (Taunus): Scriptor Verlag, 1976. P. 9 sq.

36

Pilz Georg.Literarische Wertung und Wertungsdidaktik. P. 15.

Комментарий, Deutung?

Ценность литературы или literarische Wertung? В одном случае произведение объясняется, комментируется и в итоге получает признание через работу письма; в другом случае происходит работа чтения в поисках его смысла. Легко понять, какие последствия вытекают из этой разницы подходов. Начать хотя бы с самого акта чтения: здесь пояснение или комментирование противостоят пониманию и толкованию — таков еще один оттенок литературного спора Франции и Германии. Если следовать Дильтею [37] , то интерпретация(Deutung или Auslegung) занимается истиной или, выражаясь скромнее, одной из истин художественного произведения, а комментарийили объяснение — его сюжетом. То есть комментировать — значит объяснять данное; интерпретировать же — значит «быть причастным к истине» [38] , обращаться к смыслу (искусства, философии, истории) или же открывать еще не открытое.

37

См.: Dilthey Wilhelm.Die Entstebung der Hermeneutik // Gesammelte Schriften. Т. V. G"ottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1957. P. 317 sq.; Ricoeur Paul.Interpr'etation // Robert Picht. Esprit/Geist. P. 186 sq.

38

Выражение Ханса-Георга Гадамера, цит. по: Hauff Jurgen.Methoden-diskussion. Т. II. P. 22. Джордж Стайнер пишет об интерпретации, что она представляет собой «рискованную попытку, некоторый ответ, который, по самой этимологии слова, сам является ответственным» ( Steiner George.R'eelles pr'esences. Paris: Gallimard, 1989. P. 27).

Конечно, когда говорят о фигурах, всегда подразумевается и читатель, определенный способ читать литературное произведение. Но понимать ли чтение как риторическую, стилистическую или семиотическую конструкцию, оно всегда остается здесь некоторой игрой, функцией, эффектом или даже «эффективностью» текста, письма [39] . Если же, наоборот, рассматривать его как незаполненное место или репертуар, неявным образом содержащиеся в тексте, то зачастую письмо остается для него лишь определенным способом осуществления в мире. В первом случае чтение исходит из текста и к нему возвращается, может быть даже приводит к нему весь мир; тогда как во втором случае оно старается принимать во внимание членения, стратегии и идеологии, которыми литературное произведение через посредство читателя вписывается в мир и в историю. Можно приблизительно резюмировать это словами Поля Рикёра [40] : при объяснении рассматривается прежде всего текстуальная реальность произведения и его связь с миром (мимесис II, или «конфигурация»), а также, возможно, связь писателя с миром (мимесис I, или «фигурация»); интерпретация же рассматривает прежде всего связь читателя с произведением и миром (мимесис III, или «рефигурацию»).

39

См.: Todorov Tzvetan.La lecture comme construction // Todorov Tzvetan. Les genres du discours. Paris: Seuil, 1978. P. 86; Charles Michel.Rh'etorique de la lecture. Paris: Seuil, 1977. P. 10.

40

Ricoeur Paul.Temps et r'ecit. T. 1. Paris: Seuil, 1983. P. 85 sq.

В принципе такой зов, исходящий из текста и превращающий читателя в цель, преследуемую самим произведением, является столь же абстрактным, попросту пустым, сколь и место читателя, вписанное между строк текста. И то и другое остаются утопиями, в лучшем случае топосами, как бы ни пытались наполнить их жизнью. Но устроены они, конечно, противоположным образом: в одном случае произведение высказывает меня, «оглашая» и вербализируя во мне то, что остается незавершенным и порой неосознанным; в другом же случае я высказываю произведение, некоторую часть самого себя и мира, я как бы привношу в слова некоторую принадлежность. Если во втором случае читатель остается «системой отсчета текста» [41] , то в первом случае он сближается всего лишь с «регистрирующим сознанием»: «Такой целостный читатель мыслится мне все ощупывающим и оглядывающим, и он прочитывает произведение во всех направлениях, выбирает различные, но все время связанные одна с другой перспективы, различает в нем формальные и духовные маршруты, особо важные следы, сплетение мотивов или тем, которые он прослеживает в их повторах и метаморфозах, обследуя поверхности и углубляясь в подпочву, пока перед ним не явится центр или центры, куда все сходится, фокус, откуда исходят все структуры и все значения. Своей ощупью читатель обследует не столько интенции автора, сколько интенции произведения» [42] .

41

Iser Wolfgang.L’acte de lecture. Th'eorie de I’effet esth'etique. Bruxelles: Mardaga, 1985. P. 69.

42

Rousset Jean.Forme et signification. Essais sur les structures litt'eraires. Paris: Jos'e Corti, 1962, cit'e dans: Fayolle Roger.La critique litt'eraire. Paris: Armand Colin, 1964. P. 365.

Итак, в одном случае — усредненный читатель, как бы добавленный к тексту извне, просто для того чтобы гарантировать его реальность; во втором же случае — индивидуальный читатель, исходно внутритекстуальная фигура, но в итоге обретающая биографическую, социологическую или историческую реальность. Если прослеживать это расхождение перспектив до крайних пределов (например, до контроверзы модерна и постмодерна), то оно уведет нас далеко — в конечном счете в историю. В сущности, оно обусловлено тем отношением, какое устанавливается между чтением и словом мира, образующим либо горизонт, либо назначение литературного произведения. Таким образом, точка разрыва (или перехода) располагается в другом месте — между миром вымысла и вымыслом о мире, между точкой зрения, отдающей предпочтение дескрипциитекста и даже мерящей «реальность» по говорящим о ней рассказам, и другой точкой зрения, которая, напротив, отдает предпочтение инскрипциитекста, стремясь измерить «реальность» в говорящих о ней рассказах. У обеих этих крайних позиций, объясняющей и интерпретирующей, есть хорошо известные изъяны: сводить чтение к семантической фикции или к игре письма — значит, в худшем случае, утверждать, что нет вообще или больше нет вне-текста; смешивать же его со стремлением осмыслить мир (придать ему гуссерлевский или какой-то иной Weltsinn, «мировой смысл») — значит необдуманно забывать, что не может быть литературы вне письма, что не может быть смысла без высказывающих его слов. И вот — случайность ли это? — методы, описывающие мир текста, методы объяснения текстов вплоть до семиотики, стилистики, риторики или же нарратологии, оказываются прежде всего «французскими»; а те, что вписывают текст в мир, от Geistesgeschichte до герменевтики, рецептивной эстетики или прагматики, оказываются «немецкими» или же англосаксонскими [43] . По одну сторону — методы (или перспективы) писателя, по другую — читателя.

43

Термины «дескрипция» и «инскрипция» и вытекающая из них классификация взяты из книги: Delcroix Maurice, Hallyn Fernand(sous la direction de). M'ethodes du texte. Paris; Gembloux: Duculot, 1987.

Преподавание или Literaturdidaktik?

От интерпретации перейдем к преподаванию литературы или же к Literaturdidaktik [44] . Уже сами термины указывают на разницу в позиции и перспективе. Во Франции литература преподается как длительная история форм и смыслов; в Германии она является даже не предметом, а источником преподавания, «Literatur im Unterricht» («литература вязыковом курсе») или «literarisches Lernen» («литературное обучение») [45] . В идеале она учит читать не только литературу, но и вообще слова и вещи, смысл жизни. «Учиться читать через литературу» — значит «получать простой, но вместе с тем и важный опыт языка как опыт мира» [46] .

44

См.: Doubrovski Serge, Todorov Tzvetan(sous la direction de). L’Enseignement de la litt'erature. Paris: Plon, 1971; Kreft Jurgen.Grundprobleme der Literaturdidaktik. Heidelberg: Quelle & Meyer, 1982.

45

См.: Dehn Wilhelm."Asthetische Erfahrung und literarisches Lernen. Frankfurt: Fischer, 1974; Mainusch, Herbert(Hrsg.). Literatur im Unterricht, M"unchen, Wilhelm Fink Verlag, 1979. P. 132.

46

Arntzen Helmut.Acht Thesen zum Verhaltnis von Sprache und Literatur // Herbert Mainusch. Literatur im Unterricht. P. 25.

Не будем останавливаться на мелочах, то есть на различиях в методах и учебных расписаниях, которые в одном случае отдают предпочтение исходному тексту и его месту в истории, а в другом — той тематической перспективе, куда он попадает в современном контексте, будь то даже контекст одного конкретного читателя. Так, в Германии нет ничего сравнимого со школьными антологиями типа Лагарда и Мишара (или же Миттерана), с их систематической работой по передаче традиции. Нет и ничего сравнимого с методами письменных работ по литературе — «диссертации», «объяснения текста», «сложного комментария» или с многочисленными конкурсами, которыми размечена, словно порогами и переходными обрядами, вся территория литературного (при)знания.

Рискую быть опровергнутым, но все же берусь утверждать: в тех дискурсах, которыми во Франции высказывается литература, читатель часто бывает начисто забыт. Читатель — или же, по крайней мере, реальность чтения как таковая, поскольку она означает нечто большее, чем обязательную практику, непременное условие. Конечно, здесь необходимы уточнения в свете новейших данных [47] : в последнее время перспектива сместилась в сторону читателя, о чем свидетельствует, помимо прочего, поток работ о рецепции. Теперь читатель уже не растворяется в некоей усредненно-ритуализированной фигуре, в сумме знаний или, вернее, этики (светски-республиканской) [48] , а выступает как индивидуальность, не сводимая ни к какому идеалу чтения. Но все-таки раньше точка зрения всегда оставалась односторонней, а значит, и однозначной — от текста к читателю; делом читателя было выяснить без остатка все, что, как предполагается, высказывает или подсказывает нам произведение. При таком распределении ролей следовало как можно точнее уловить общий замысел, а заодно и писательское мастерство, которым он поддерживается и выражается, которое лежит в самом истоке изучаемого текста. Пусть сегодня об этом и уместно говорить в прошедшем времени, все же акцент по-прежнему делается на тексте и его фактуре.

47

См., например: Litt'erature et enseigneraent: la perspective du lecteur// Le Francais dans le Monde, num'ero sp'ecial (f'evrier/mars 1988). P. 2 sq.

48

Marty Eric.La cinqui`eme r'epublique des lettres // Critique. 1984. T. XL. № 442, mars. P. 414 sq.