Ресурс Антихриста

Мелодия танго была действительно прекрасной. Обнаженные, они танцевали посреди комнаты, и ноги их утопали в мягком ворсе ковра. За окном, окрасив небо прощальным розовым разливом, торжественно угасал день.

— А ведь через какую-то неделю опять Рига, опять дожди, — склонив голову ему на плечо, проговорила Наташа. — Как подумаю…

— А ты не думай, — сказал Верховцев, перебирая пальцами ее локоны. — Знаешь, твои волосы пахнут морем, от них веет морской свежестью, а вот тело буквально горит, обжигает, как перегретая галька.

— Да, я за эти дни кажется превратилась в солнечную батарею, — прошептала она, призывно глядя ему в глаза и увлекая в сторону тахты. — Я попрошу тебя на ночь намазать мне спину кремом. Хотя, что я говорю — ночи не будет, она отменяется! Говорят, чтобы ощущать полноту жизни, надо жить так, как будто каждый день в этой жизни — твой последний день. Видимо, то же самое можно отнести и к сексу — каждая близость должна быть как последняя. В коктейле наслаждений, который дает человеку отпуск на море, мне как раз недоставало одного компонента, но самого важного — изюминки женского счастья. Так что, Олежек, прими свой приговор смиренно — прости, но поспать тебе сегодня не придется. Эта ночь моя…

7

Верховцев вернулся в Ялту ближе к вечеру в приподнятом, можно сказать, лирическом настроении, а потому не обратил должного внимания на своих компаньонов Аркашу и Грифа, которые от безделья, а главное от безденежья, бесцельно слонялись по квартире с видом нашкодивших котов. Олег поставил на плиту чайник и, что-то напевая себе под нос, отправился принимать душ. После чаепития он объявил полчаса на сборы к вечернему выходу на «Бродвей».

Вскоре выйдя на набережную, тройка начала «траление» по привычному маршруту от каравеллы, стоящей на берегу, в которой располагалось питейное заведение, до гостиницы «Ялта», расположенной сразу же за мостом через замусоренную речку, больше напоминавшую сточную канаву и одетую в бетонные берега, явно навырост.

Набережная жила обычной повседневной жизнью: праздная публика фланировала туда-сюда, вдыхая целебный морской воздух, юные искательницы приключений, сидя на скамейках, томным взором выискивали в толпе «настоящих мужчин», готовых приобрести по сходному тарифу во временное пользование их душу и тело; возле многочисленных забегаловок, как обычно, суетился «измученный нарзаном» народец, для которого дни недели, равно как и времена года, потеряли всякое значение.

Почти в каждом из таких заведений в придачу к горячительному продавали бутерброды с сыром, изготовленным, по-видимому, еще в какую-то мезозойскую эру, бутерброды с ветчиной, больше смахивающей на растекшееся сало, и сдобные булки, размером с силикатный кирпич. Но больше всего Верховцева поражало, что великолепные Крымские вина Массандры, Коктебеля, Золотой Балки были по-прежнему во все тех же совдеповских бутылках по ноль-семь, закупоренных похабными крышками из фольги с козырьком и невнятной надписью — какой-то там «винпром». Кто не мог позволить себе бутылку целиком, брал вино «гранеными», и Верховцеву до этого никогда не приходилось видеть, чтобы достойные марочные вина разливались из трехлитровых банок, словно томатный сок. Но и стаканы доставались не всем, кому не везло, получали баночки из-под майонеза. Верховцеву такая ситуация казалась пределом абсурда.

Давным-давно ему приходилось слышать, что на самой престижной дегустации — конкурсе вин в Лондоне, где председателем жюри является какой-то знатный лорд, всем винам присваивали номера, и члены жюри, дегустируя вина, выставляли им оценки и соответственно места. Но когда в зал вносили «Мускат белый Красного Камня», председатель-лорд давал команду: «Всем встать!» и называл это вино. Его выпивали непременно стоя, и оно автоматически получало первое место. Миром признано, что лучше марочного вина, чем это, быть не может. Верховцева чуть ли не до слез рассмешила картина, возникшая в воображении, когда он представил строгого английского лорда, пьющего божественный мускат из банки из-под майонеза. «Они никогда не раскрутятся, — подумалось ему. — Страну наводнили забугорным говном в классных упаковках, а эти бизнесмены от виноделия сказочный продукт, как золушку, упаковали в лохмотья нищенки».

Проходя мимо одной из таких точек, где наливали из банок и бутылей в разнокалиберную посуду, спутники частного детектива поневоле замедлили шаг и так преданно посмотрели в его глаза, что тот, растрогавшись от такого внимания и любви к его персоне, не устоял и встал в очередь. Очередь не была большой, но парниша в белом халате, заправлявший у прилавка, по всей видимости, не мог терпеть вокруг себя пустоты и потому, с подчеркнутым чувством собственного достоинства, клиентов он обслуживал не торопясь и снисходительно, точно делал милость по принуждению. Верховцев уже отвык от стояния в очередях, а тут получил классическое напоминание о том, что и четыре человека впереди могут на поверку оказаться бесконечной очередью. Продавец, неповоротливый как мамонт, медленно наливал вино в стаканы и банки и, подчеркнуто брезгливо держа тряпку двумя пальцами, в таком же темпе вытирал с прилавка влагу, крошки и дохлых ос. Потом небрежно тыкал пальцем в калькулятор, сквозь зубы называл «приговор» и с пренебрежением кидал купоны в приоткрытый ящик.

Простояв с четверть часа, они не продвинулись ни на шаг и Верховцев, которому жуть как надоела вся эта тягомотина, уже собрался уходить, но тут к прилавку подошла горластая, вызывающе шумная компания, судя по развязному говору — москвичи. Подошедшие не стали особо церемониться и без очереди полезли к прилавку. Народ было возмутился, но наглецы их урезонили: «Алле! Мы платим не купонами, а стойким российским рублем!» Это было сказано таким тоном, как будто рассчитываться собирались золотыми слитками, но, к удивлению Верховцева, аргумент был признан весомым, и народ перестал роптать. Но этот инцидент дал возможность Верховцеву подойти следующим без очереди и вынуть из кармана доллар. И уже через две минуты он стал обладателем стакана «Черного доктора», а Аркаша с Грифом получили по майонезной банке «Кокура». Компания отошла в сторонку и примостилась на парапете.

— Хотите посмотреть на классического идиота? — неожиданно спросил Гриф, отхлебнув немного винца. — Так обозревайте, он находится среди вас.

— А что это мы стали такие самокритичные, прозрение свыше вдруг снизошло? — язвительно поинтересовался Аркаша, бросив многозначительный взгляд на Юрия Юрьевича.

— В неправильном контексте мыслите, молодой человек, — поспешил заверить Гриф, понимая, что тот намекает на неудавшееся по его вине похищение. — Я гутарю совсем о другом.

— Так о чем же запоздалое раскаяние? — вступил в разговор детектив.

— Да все о том. Черт дернул меня сунуться в свою квартиру! Авария, авария!.. Не полез бы, жил бы сейчас…

— Если бы, да кабы… История, к вашему сведению, сударь, не терпит сослагательного наклонения, — веско заметил Аркаша.

— Эх, вот куда надо было с теми бабками прямиком, а не торчать в Риге, пока на крюк за ляжку не подвесят, как тушу кабанчика на мясокомбинате, — продолжал сокрушаться Гриф. — Если бы молодость знала, если бы старость могла… Пил бы здесь каждый день вот такой натуральный винчик и не гробил бы остатки здоровья круткой с наклейкою «Латвияс балзамс», горя бы не знал…

— Это тебе только кажется, — перебил его Верховцев. — Ты думаешь, что должно быть по-другому, а случилось неизбежное. Случилось так — прими и не ропщи. У Джексона на этот счет хорошая теория выведена, на жизненном, так сказать, материале построена.

— Очередной философский перл? — съехидничал Аркаша. — В чем-чем, а в области научных обобщений наш Евгений Роальдович бо-ольшой спец. Ему б в Академии Наук заседать, а не в «Омуте» алкашикам премудрости исповедовать.

— И все-таки послушайте, — не обращая на него внимания, продолжал Верховцев. — Реальный факт. Как-то один мужичок в своем огороде нашел клад, банку с золотыми червонцами царской чеканки. Кажется, дело в Юрмале было. И как полагается честному человеку, он сдал золото государству и получил четвертую часть, в госрасценках, конечно. Как раз ровно восемь тысяч рублей вышло. И купил на них машину, «жигуленок», имел право. Машина ему была не нужна, не увлекался он этим. Тут же загнал ее за полторы цены, а деньги на книжку — и счастлив. И вдруг, как снежный ком на голову, свалилась перестройка, и в течение года его сбережения превратились всего-то в сотню долларов. А дальше что — жизнь пошла бедная. Жена точит, мол, если б наш папа не был дураком и золото не отнес, а припрятал до лучших времен, сейчас бы дачку имели. Сынок обижается, что по папиной тупости на мотоцикле с девчонками ему не кататься. Дочка со слезами свое тряпье ему под нос тычет — не на что модную обновку взять. И так каждый день, только, чем хуже жить становится, тем больше домашние распаляются. И дошло тогда до мужика, что ему был дан судьбой шанс. Один-единственный на всю жизнь и больше такого не будет. Червем жалким, презираемым близкими и чужими, до конца жизни и останется. Запил он от тоски жуткой и по пьяному делу наложил на себя руки, повесился.