Революционное самоубийство

Но потом волна счастья нахлынула на меня при виде старых друзей в зале, и я понял, что все действительно кончилось. Стоило сохранять стойкость, упорствовать и никогда не сдаваться. Теперь я мог повернуть к ним свою гордо поднятую голову, потому что я не подвел их. И они, они тоже не покинули меня в беде. Вместе мы выстояли и прошли суровое испытание, не позволив изменить нашу внутреннюю суть. Вот что я чувствовал в тот миг. Внезапно дурной сон продолжительностью тридцать три месяца показался пустяковым.

Относительно залога окружной прокурор пообещал выбрать «золотую середину». Его золотая середина оказалась равна 50.000 $. Когда прокурор порекомендовал судье назначить именно такой залог, его предложение было принято. Это была огромная и несправедливая сумма. У кого найдутся такие деньги? Я представлял себе, как трудно будет людям собрать такую сумму наличными. Судья не стал играть в смельчака и не попытался снизить залог — или, наоборот, поднять его. Он полностью согласился с окружным прокурором, следовательно, именно прокурор назначил залог. И вот это называется «правосудием». Окружной прокурор со своей огромной властью распоряжается абсолютно всем. Защитник тоже является судебным исполнителем. Предполагается, что они обладает столь же мощными полномочиями, как окружной прокурор. Однако у прокурора привилегий куда больше вследствие того, что он представляет существующий порядок, иными словами, интересы влиятельных и богатых. А уж этот порядок следит, чтобы прокурору оказывали всестороннюю поддержку. Едва ли окружной прокурор представляет народ.

После решения вопроса о залоге я вернулся в камеру ожидания. Остальные заключенные, которых тоже должны были вызвать в суд, поздравляли меня. Они были рады моему скорому освобождению. Потом меня отвели обратно наверх. Я прошел со своими адвокатами в отдельную комнату для адвокатов, и мы обсудили сложившуюся ситуацию с залогом. Мы собрали какую-то сумму, но ее было недостаточно. Адвокаты высказывались за то, чтобы занять денег у поручителя, но я отверг эту идею. Желание остаться в тюрьме, пока вся необходимая сумма не будет собрана, перевешивало во мне желание выйти из тюрьмы немедленно. Было важно собрать деньги, не прибегая к услугам поручителя. Поручитель взял бы с нас 5.000 $. Если деньги можно было достать и без него, лучше эти пять тысяч было потратить на реализацию программ для общины.

Спор был жарким. Адвокаты и все мои братья доказывали, что гораздо важнее было вернуть меня обратно на улицу, чтобы я придал движению позитивный толчок. Я в свою очередь напоминал, что партия никогда не одобряла трату десяти процентов от суммы залога в случае с другими товарищами. Была установка на то, чтобы сидеть в тюрьме, пока залог не будет собран в полном объеме. За первые четыре года существования партии мы были вынуждены собрать несколько миллионов долларов по всей стране для внесения залогов. Если бы не платили десятипроцентные отчисления от суммы залога поручителям, а пускали эти деньги на программы для общины, мы были бы богаче. Лично для меня остаться в тюрьме было делом принципа, но победу одержали те, кто со мной спорил. В конечном счете, наши споры ни к чему не привели. У поручителя не было выхода на страховую компанию, которая позволила бы ему выдать деньги. Нам все равно пришлось собирать всю сумму целиком.

В камеру я не вернулся, а остался в комнате для адвокатов. Теперь я почувствовал голод. Уезжая из колонии, я решил не есть, пока не выйду на свободу, просто поголодать. В некотором отношении Аламедская окружная тюрьма изменилась. Она не казалась такой грязной, как раньше, однако здешняя еда по-прежнему была невозможной. К тому же все мыли свои подносы в одном пятигаллоновом ведре с водой. После мытья тридцати подносов вода становилась жирной. Отчасти мое решение воздержаться от пищи было вызвано подобной антисанитарией. Просто чудо, что все заключенные здесь не болеют дизентерией или чем-нибудь похуже.

Пока мы ждали, один из моих адвокатов заметил группу полицейских, выходивших из здания. Они несли коробки с дубинками. «Должно быть, тебя собираются выпускать, — сказал адвокат. — Они выходят с дубинками». Несколько заключенных прошли через комнату, среди них была пара братьев из моего отсека. Я сделал им знак руками, символизировавший нашу силу, они ответили мне тем же.

Через несколько минут пришел один из помощников шерифа и попросил меня после освобождения идти прямо через улицу во избежание столкновений с полицией. Снаружи собралась толпа народа для участия в митинге, который должен был состояться в парке на озере Мерритт сразу после того, как я буду освобожден. Помощник шерифа сказал, что люди блокировали улицу, и в интересах суда они должны были ее очистить. На лице у помощника шерифа была неестественно большая, угодливая улыбка. Я посмотрел в его холодные голубые глаза и сказал, что я выхожу из тюрьмы, вот в чем дело. Затем мои адвокаты подписали кое-какие бумаги, я же пошел в свою камеру забрать свои личные вещи и попрощаться со всеми заключенными. Мне нужно было сделать это очень быстро, так как я чувствовал перед ними вину. Мне-то повезло, а вот многим из них предстояло оставаться в неволе еще долгое время, возможно, даже до высшего подъема революции.

Адвокаты взяли мои коробки, а я пошел к воротам и вышел из тюрьмы на десятом этаже. Впереди во весь коридор стояла плотная стена из газетчиков и журналистов с телевидения, повсюду были камеры и лампы. Все кричали, задавали вопросы, требовали ответов. Я пытался пройти к лифту с моими братьями Уолтером младшим и Мелвином. С нами был и Дэвид Хиллиард. Пара «Черных пантер» расчищала дорогу. Нам удалось добраться до лифта, но в последний момент, совершив отчаянный прорыв, журналисты забились в лифт с нами. Мы поехали вниз, но перегруженный лифт остановился чуть ниже четвертого этажа. Остаток пути мы проделали по лестнице.

Спустившись на первый этаж, мы пошли к тому выходу, откуда мы могли выйти к главному входу в парк на озере Мерритт. Денек был хороший, ясный — просто фантастический, как раз такой я и хотел. Впереди я видел тысячи красивых людей и море поднятых рук, махавших мне. Когда я потряс руками в знак нашей силы, море рук взметнулись в ответ и все начали приветствовать меня громкими криками. Господи, Боже мой, это было по-настоящему здорово. Я всем существом чувствовал момент освобождения и обретение свободы. Ощущения были такие, словно жарким летним днем ты снял с себя рубашку и почувствовал себя свободным, ничем не связанным. Позже я действительно снял рубашку, но пока было ясно, что мы не выйдем через парадный вход. Огромная толпа пришедших поддержать меня людей заполнила всю улицу, начиная от ступенек здания суда до входа в парк. Я глотал слезы от восторга. Как прекрасно было выйти на волю! Но еще больше меня воодушевляли участие и искренние чувства людей. Толкотня была настолько сильной, что мы повернули назад и пошли к другому выходу. Но люди быстро обежали здание, поэтому, когда мы спустились по ступенькам и вышли на улицу, они нас сразу окружили с радостными криками и потащили за собой.

Ко мне подбежали сестры Леола, Дорис и Миртл, мы обнялись. Впереди меня шли Фей Стендер, Алекс Хоффман и Эдвард Китинг. На Чарльза Гэрри навалились журналисты. Рядом со мной были братья Мелвин и Уолтер, а также Дэвид и Пэт Хиллиарды, Масаи Хьюитт, министр образования, много товарищей из партии. Это было почти как на большом ежегодном празднике, где всегда полно народа. Я не мог идти, я чувствовал, что задыхаюсь, но все это было не важно. Пребывая в эйфории, я просто держался за своих близких, друзей и товарищей, и меня несли вперед, а мои ноги едва касались земли. Это был прекрасный день.

Когда мы, наконец, добрались до машины, мы не смогли выехать, потому что кругом была толпа. Очистить улицу можно было лишь одним способом — для этого я должен был забраться на машину. В первую очередь я попросил людей разойтись, но они требовали, чтобы я что-нибудь сказал. Я собрался выступить и провести импровизированный митинг прямо здесь и сейчас, но тут со своей выигрышной позиции я увидел, как к толпе незаметно подбирается полиция с дубинками, щитами и в шлемах. У них руки чесались начать разгон людей. Поощрять массовые столкновения с полицией в том случае, если их можно избежать, — значит идти против принципов нашей партии. Поэтому я просто сказал несколько слов и попросил людей очистить территорию. Но они все равно не расходились и требовали больше. Пришлось отослать их в Мемориальный парк Бобби Хаттона, где планировался митинг. После этого народ бросился к своим машинам — как нельзя удачно, потому что это затормозило продвижение полицейских. Теперь мы должны были что-то сделать. Я солгал, чтобы заставить людей уйти с улицы и подальше от полиции. На самом деле, никакой митинг мы не планировали. Я послал в парк одного из чернокожих братьев, чтобы он сказал народу, что мы не сможем прийти сегодня по соображениям безопасности. Все мои знакомые, включая адвокатов, советовали мне не показываться без защиты в местах большого скопления людей. Это стало бы откровенным приглашением для какого-нибудь маньяка, захотевшего меня подстрелить. Накал страстей был еще очень высоким, так что мы решили дождаться более спокойных времен для моего появления перед широкой публикой.

Я хотел было поехать прямо домой, но братья и сестры решили, что мое появление будет слишком большим потрясением для нашего отца. Он не очень хорошо себя чувствовал — сильные переживания были не для него. Наша мать лежала в больнице. Она не знала о моем освобождении, но Мелвин и остальные подумали, что она справится с этим известием лучше отца. Однако прежде чем увидится с матерью, я зашел к одному другу, сменил тюремную одежду и отправился на пресс-конференцию в офис Чарльза Гэрри. Эта пресс-конференция отличалась от всех остальных. Сюда пришло много участвовавших в движении людей, которые стали мне по-настоящему близки за долгие месяцы тюрьмы. Поэтому эта пресс-конференция напоминала все что угодно, но не прохладные встречи, которые у меня случаются с представителями обычных средств массовой информации. Стоило мне начать отвечать на какой-нибудь вопрос, как я внезапно понимал, что с человеком, задавшим вопрос, я бы хотел потолковать лично. В тот день это ощущение не отпускало меня. На пресс-конференции присутствовали и журналисты, работавшие на Истеблишмент, но девяносто процентов гостей представляли альтернативную прессу. На пресс-конференции я предложил бойцов нашей партии Фронту национального освобождения Народной республики Вьетнам.