Революция

– Ты что-то надумал?

– Да! Нужен пламенный марксист-революционер еврейского происхождения. Эх… Жаль не смогу убедить его, что, если не изменить историю, в Рейхе случится «окончательное решение еврейского вопроса». Не рассказывал тебе? Это полное, поголовное истребление чистокровных евреев и выборочно – полукровок. Миллионы людей.

– Друг! В подобное даже я не поверю. Слишком дико звучит.

– На практике – еще более дико. Главный автор идеи «окончательного решения», если он рожден в этой реальности, сейчас малюет романтические живописные полотна… Клянусь, если увижу его, пусть случайно, уговорю тебя отвернуть ему башку.

– Он же ничего еще не сделал!

– Да, несправедливо. Но жизнь вся такая – несправедливая. И если бы ты знал, что натворил… или может здесь натворить Адольф Гитлер, ты бы меня понял.

В такие моменты Федору становилось чрезвычайно неуютно. Друг – умный, порядочный, великодушный человек. Таким он представлялся большую часть времени. Но изредка вдруг взрывался, и из него фонтанировала безудержная злость. Если он вспоминал Холокост, Дрезден, Хиросиму, Хатынь, Беслан, Норд-Ост (о некоторых успел рассказать, а часть этих названий для Федора была пустым звуком), Друга колотило. Как он признавался – от бессилия что-то изменить, на что-то повлиять.

И вот переселение в альтернативный мир вдруг такую возможность предоставило хотя бы в какой-то степени. По словам Друга, в Первую мировую войну в его реальности погибло свыше десяти миллионов человек. Здесь войны начала века унесли сотни тысяч. «Всего-то сотни тысяч»… Это тоже много, очень много людей!

И началась новая франко-германская война. В нее не втянуты Россия, Австро-Венгрия и Великобритания, они вмешиваются, но не воюют напрямую. Пока. Друг уверен: достаточно небольшого толчка, и Первая мировая разгорится и тут. Тогда сбудутся слова, сказанные Циммерману в табачной мгле припортового кабачка: увидел врага – стреляй. И пусть нет никакой ненависти к французу, попавшемуся на мушку. Точно также в подобной ситуации сам Федор без малейшей паузы нажал бы на спуск, увидев в прицеле Отто. Причем лишь потому, что сам – русский, сражающийся за Россию, а противник – немец.

* * *

Вызванного в Петроград полковника Игнатьева ждал жестокий разнос. Ожидал Алексей Алексеевич совершенно противоположного. В целом его работа во Франции оценивалась как успешная. Русская разведка сыграла немалую роль в подковерных играх, подтолкнувших Французскую Республику к войне с Рейхом. Причем в довольно невыгодных внешнеполитических условиях, когда Британия и Россия не обещали прямой военной помощи.

С марта эпицентр шпионской борьбы сместился в Австро-Венгрию. Русским резидентам было предписано всячески поддержать восстание мадьяр. И полковник ждал перевода на восточный невидимый фронт, дающий перспективу роста до генерала – из-за грандиозности решаемых там задач.

Пока между Будапештом и Веной завязались нешуточные бои, остановился поток венгерской нефти в Рейх, как и румынской по Дунаю. Если удастся массовая забастовка железнодорожников Чехии, то немцы полностью лишатся нефти и нефтепродуктов из Восточной Европы. Значит, аэропланы останутся на земле, бронеавтомобили и артиллерийские тягачи – в гаражах. Правда, используются паровые вагены, но запас их хода удручающе мал. К примеру, лучшие английские грузовики, называемые стим-трак и сжигающие уголь, проезжают не более тридцати миль на одной заправке топлива и воды. Гамбургский паровой трактор «Ганомаг» – даже менее десяти километров. В эпоху, когда магия постепенно отходит на второй план, а на поле битвы преобладает война пушек и моторов, из германской пасти будет вырван самый длинный и острый клык. К тому же Австро-Венгрия развалится, ее бывшие мадьярские и славянские провинции не будут более представлять опасности для России…

Но все это произойдет без участия Игнатьева.

В свежепостроенном угловатом здании штаб-квартиры российской военной разведки, отныне именовавшейся Главным разведывательным департаментом Генштаба РИА и расположенном на шестом километре Петергофского шоссе, первую стружку с полковника снял новый глава департамента генерал-полковник Татищев. Сверкая золочеными пушками на эполетах, этот артиллерийский полководец явно был результатом массовых перемещений по окончании германской и австрийской компаний, когда армия сокращается, генералов девать некуда, а обижать – нельзя. Такие руководят, не вникая. Татищев выдал залп обвинений в духе «черт знает что!», «высочайшее недовольство результатами!», «потрудитесь немедленно исправить, иначе…», свидетельствовавших о том, что пушкарь не особо в курсе, в чем состоит провинность Игнатьева.

Его заместитель Проничев, теперь прямой начальник «проштрафившегося», внес ясность. Подхватив Игнатьева, разогретого первой выволочкой, увлек полковника к себе в кабинет.

Как и у шефа департамента, его украшали два непременных портрета: императора и всероссийского героя – покойного князя Юсупова-Кошкина. Первый символизировал верность обитателя кабинета престолу, второй – единство с российским народом, герой из которого, простецкий на вид, добился высот, но не почил на лаврах, а сложил голову в борьбе за Отечество.

Выходец из жандармского корпуса, а такие крайне редко делают карьеру в императорской армии, Проничев выглядел, как полагается полевому агенту, желающему не привлекать внимания. Он был неприметный, серолицый, с прожилками под глазами, вряд ли от винных возлияний, скорее – от болезни или нервического недосыпания. Статные красавцы вроде Игнатьева, склонные добывать сведения в постелях жен и любовниц вражеских (или даже союзных) военачальников, обычно вызывают у подобных личностей чувство ревности. Проничев ничего такого не выказал.

Сев за стол, он открыл сейф, извлек толстую кожаную папку, из нее – исписанный листок.

– Ваш рапорт, Алексей Алексеевич, о счетах Юсупова-Кошкина во Франции. Ничего не желаете добавить? Да вы садитесь.

Пододвинув кресло, Игнатьев устроился в нем. С разрешения начальника раскурил «гавану».

– Смею заметить, ваше превосходительство, французские банкиры поступают подло. Их правительство задолжало российской императорской казне более двадцати миллионов франков. В том числе, и это звучит как анекдот дурного тона, за ручные пулеметы Кошкина. Половина роялти за выпуск его же пулеметов во Франции оседает на счету покойного, и эти же франки банк ссуживает правительству под проценты.

– Именно, полковник. Полгода прошло. Старший князь Юсупов назначен единственным наследником и душеприказчиком приемного сына. Вам отправили его доверенность с приказом: снять все франки со счета Кошкина и передать российской казне!

– Да, я получил доверенность, – Игнатьев пыхнул сигарой. – Но ничего не смог добиться. При оформлении счета Кошкин оставил запись, что распоряжаться финансами может он лично или третье лицо, сообщившее кодовый набор цифр. Банк уперся: по закону он вынужден ждать не менее десяти лет. Вдруг придет кто-то, владеющий шифром.

– Я вас понимаю, полковник. Но знайте, что казна пуста. Ассигнований не хватает. Снабжение мятежников в Венгрии обходится нашей империи чрезвычайно дорого. А еще восстановление белорусских и прибалтийских губерний, где похозяйничали германцы… Это десятки миллионов рублей! В то время как наш законный капитал застрял у французов и нам не доступен.

– Что прикажите делать?

– Добыть деньги Кошкина и вернуть в Россию. Любой ценой. Справитесь – получите повышение. В случае неудачи я даже боюсь представить последствия.