Рейд за бессмертием
Шрифт:
Какая жестокая ирония! Девушку сразил пистолет, похожий на тот, которым были убиты оба претендента на ее сердце!
Коченисса резко выпрямила спину, чуть откинувшись назад. Оглянулась на меня. Взгляд её был по-детски недоуменным. С тихим вскриком она стала валиться на бок, не выпуская сабли из рук.
Я успел подбежать к лошади. Успел подхватить падающую девушку. Положил её на землю. Сел подле, приподнял её головку, положил к себе на колени. Она умирала. Уже захлебывалась в крови, которая тоненьким ручьем выливалась из её рта. Но не было страха в её глазах. А, кажется, только свободу сейчас она испытывала
— Ты… — прохрипела она.
— Молчи. Тебе нельзя говорить.
— Ты… Цекери… Месть…
— Да, Коченисса. Я убил того, кто забрал жизни Цекери и Курчок-Али.
— Хорошо.
Она улыбнулась, закрыла глаза. Больше не дышала. Кажется, ушла успокоенной.
— Зачем же вы, Константин Спиридонович? — Вася уже был рядом.
— А был другой вариант, Вася?
— Так мой грех. Я виноват. Мне и нужно было ответить. Зачем же вы?
— Ни в чем ты не виноват. Это из-за меня она такой стала. Мог ведь все изменить. Так нет, махнул рукой. Поддался своему горю. А нужно было сначала выпороть её, потом взять её за руку, отвезти домой. И ничего этого не случилось бы. Я такой сделал её! Так что это — мой грех, мне и отвечать.
Вася присел рядом. Помолчали. Потом он горько усмехнулся.
— Я тебя породил, я тебя и убью! — сказал неожиданно.
[1] (греб.) — зарница — утренняя звезда.
[2] У некоторых исследователей обороны Михайловского форта именно так и написано. Скорее всего, это поздняя выдумка.
[3] Иеромонах Маркел выжил, был захвачен в плен. Его почему-то сочли плотником и утащили в горы, нагрузив добычей. Когда черкесы разобрались, продали его армянам за полтора рубля. Последние переправили священника к русским.
[4] Сколько погибло черкесов во время штурма — вопрос спорный. Если верить Таузо-оку одних раненых было полторы тысячи. Для них едва хватило лошадей, оставленных в лагере под присмотром стариков и мальчишек. Яростное сопротивление русских и гибель такого количества людей впечатлили черкесов, но не остановили их.
[5] Подвиг рядового Архипа Осипова был увековечен двумя памятниками — большим чугунным крестом на месте его гибели и сложной композицией в Владикавказе. Последняя была уничтожена после революции.
[6] В реальной истории штабс-капитан Лико не погиб. Его утащили в плен, где он умер от гангрены.
Глава 19
Коста. Михайловское укрепление — долина Абина, конец марта — начало апреля 1840 года.
— Ты читал «Тараса Бульбу»?
— Конечно, — пожал плечами Вася. — В госпитале, в Поти, у офицеров брал литературные журналы.
Я задался совершенно неуместным сейчас вопросом: неужели Гоголь уже опубликовал свою повесть и фраза убитого горем отца стала так популярна?[1] Вася ни в чем не проявлял смятения. Ему вообще было не до того. Он явно до сих пор не отошел от боя и своей контузии.
— Причем тут
Бульба, Вашбродь?! Окститесь! Кругом столько двухсотых и трехсотых! Что с Игнашкой? Что с Додоро?— Что ты сказал? — спросил я в полном ошеломлении. — Повтори, что ты сказал?!
— Спрашиваю, что с парнями?! — повысил голос унтер.
— Нет, не это. Раньше… Впрочем… Потом спрошу… Сейчас неподходящий момент. Игнашка рядом лежит. Мертвый. Додоро зарубили черкесы.
— Ох! — застонал Василий. — Что же я Глаше-то скажу?
— Скажешь: погиб геройски. Защищая Михайловскую крепость до последнего вздоха!
Унтер странно на меня посмотрел, будто я сморозил полную чушь.
— Надо бы девушку похоронить. И капитана Лико, — продолжил я, мучительно стараясь собраться с мыслями.
— На глазах сотен черкесов?! Проще руки поднять и сдаться. Не так устанем. Давайте, Вашбродь, лошадку Кочениссы прихватим. Нам она пригодится.
Было что-то кощунственное в его словах. Но и практичное. Вечно я рефлексирую не к месту. Вот Спенсер бы ни секунды не колебался. Куда он, интересно, пропал?
Девяткин подошел к мертвому Игнашке. Закрыл ему глаза.
— Спи, друг! Эх, не для тебя взойдет твоя зарница!
— Вася! Ты идти сможешь?
— Качает еще. Знатно меня приложило. Контузия. Ведь ни одной царапины не получил, когда тут все кипело! Ушиблен другом!
— Не кощунствуй! Он тебя спас!
— Спас, — согласился унтер. — Я его оплачу, когда придет время. А сейчас нужно уносить свои задницы из этой могилы!
Все чудесатее и чудесатее! Словечки, вырывавшиеся у Девяткина, переставшего, похоже, себя контролировать из-за сотряса, наводили на странные мысли. Но об этом мы поговорим позже. Он прав: нужно выбираться отсюда.
— Полезай на лошадь. Завались на гриву, чтобы было меньше вопросов из-за твоей русской физиономии.
Вася спорить не стал. С трудом взобрался в седло. Обнял лошадиную шею, уткнувшись лицом в шелковистые белые волосы. Я взял лошадь под уздцы и осторожно повел ее прочь из погибшей крепости.
Нам никто не помешал. Было трудно перебраться через ров, но мы справились. Нашли место, где взрыв обрушил земляные стенки. Я шел на север. К Новотроицкому укреплению. Или пробираться дальше, в Геленджик?
На краю узкой дороги, на пеньке, сидел раненый черкес. Он не мог двигаться: у него было прострелено колено. И, похоже, взрывом вышибло левый глаз. Но я узнал его сразу. Мой кунак, Юсеф Таузо-ок из племени Вайа. Все же выжил, хоть и сильно пострадал.
Я без колебаний отбросил конспирацию. Бросился к нему. Крепко, но осторожно обнял.
Шапсуг тоже меня узнал.
— Зелим-бей заговоренный! И ты здесь? Везешь товарища в родной аул?
— Ты угадал, кунак. Но мои планы меняются. Сперва я отвезу тебя.
— Ты верен себе. Годы, что мы не виделись, тебя не изменили. Приму твою помощь с благодарностью.
Я попросил Васю уступить коня Таузо-оку. Унтер не возражал. Уже оклемался. Спрыгнул с лошади, устояв на ногах, не покачнувшись.
Черкес не удивился тому, что Вася русский. В лагере хватало дезертиров, перешедших на сторону горцев. Они активно участвовали в штурме. Многие из них погибли, приняв заслуженную смерть. Но многие уцелели и отделались царапинами. Я видел, как они мародерили в форте. Мне они были омерзительны.