Рейд за бессмертием

— Еще ничего не закончилось, Вася. Нашу миссию никто не отменял. Чувствую, что-то зреет еще…

В первых числах апреля их хозяин примчался в скрытое урочище. Возбужденный, он взахлеб рассказал о штурме Николаевского укрепления, которое погибло 31 марта. Малюсенькая крепостица между Геленджиком и Абином, защищаемая одной ротой и четырьмя чугунными пушками, пропала по вине своего коменданта. Огромное скопище горцев числом в шесть тысяч штурмовало укрепление целый день, но отошло, не выдержав картечи и не имея за спиной тех, кто гнал бы их в бой. Комендант решил, что на этом все. Приказал выдать солдатам по чарке спирту… Ночью всех взяли тепленькими буквально за минуту. Лишь небольшой отряд сопротивлялся в казарме, пока ее не сожгли.

— После страшных потерь в Михайловской крепости рассорились шапсуги с убыхами. Пропало хрупкое единство. Князь Берзег увел своих людей на юг. Но теперь можем справиться своими силами. Все, как один, пойдем на Абинскую крепость — шапсуги, натухайцы, темиргоевцы. Недаром муллы разъезжают по всем аулам и, ссылаясь на какой-то отысканный ими стих Алкорана, предвещают, что 1840 год должен быть годом торжества мусульман и погибели неверных. Я из-за ноги не смогу в штурме участие принять, но все равно поеду, чтобы поддержать и хоть чем-то помочь. Ты с нами, Зелим-бей?

— Конечно! — покривил душой Варваци. — А вот другу моему нужно съездить в аул хамышевского князя Шеретлука. Дашь ему сопровождающих?

Таузо-ок подозрительно покосился: аул считался мирным, а князь был прапорщиком русской службы. Но просьба кунака свята, отказ невозможен. Он согласился.

Перед отъездом штабс-капитан проинструктировал Девяткина.

— Будь крайне осторожен. Приедешь в аул, найдёшь купца Андрея Гая. Передашь от меня привет. Он переправит тебя в Екатеринодар. На русской стороне обратись к кордонному начальству. Сразу требуй свидания с генералом Зассом. Сообщишь ему, что готовится большое нападение на Абинскую крепость. Пусть сразу отправляют подкрепление. Хватит нам форты и людей терять.

— Коста! Почему со мной не едешь?

— Я уже сказал: моя разведывательная миссия не закончилась. Помни: от тебя много зависит. Судьба целой крепости! Будь убедителен! И не попадись черкесам по дороге.

— Мне возвращаться?

— Нет, поезжай в Грозную. Мы же с тобой решили: у тебя своя цель, своя сверхзадача.

— Увидимся ли снова?

— Кавказ только кажется большим, Вася. Уверен, наши дорожки еще не раз пересекутся. Не говорю, брат, тебе «Прощай», говорю: «До свидания!»

… Странно, что штабс-капитан посчитал поездку Васи опасной. Люди Таузо-ока без проблем проводили Девяткина до хамышевского аула. Купца Гая найти оказалось нетрудно. Невысокий, рано поседевший человек средних лет, с бегающими испуганными глазами показался Васе похожим на профессора Плейшнера, разве что про горшок с цветами на подоконнике не болтал. Несмотря на свою суетливость, принял посланца от штабс-капитана Варваци ласково и без особого труда переправил в Екатеринодар через Кубань. Было видно, что маршрут на русскую сторону у него налажен четко.

Будущий Краснодар Васе не глянулся. Только по названию город, а, право, не стоил иной деревни. На улицах грязь непролазная. Домов хороших совсем нет, церквей четыре и пятая армянская. Собор большой, деревянный. Вокруг него госпитали, окруженные земляными валами с пушками. Лучшее строение города — гостиный двор. Там заправляли армяне, дравшие вдесятеро. Собак гораздо больше, чем людей. Скот пасется прямо в городе. И нормально ни закусить, ни выпить. Вместо трактира — черная харчевня, где готовили какую-то гадость[1]. Как ни мечталось Васе нормально поесть после походной пищи и принять рюмку-другую, пришлось топать к начальству.

По совету Андрея Гая Девяткин направил свои стопы к дому наказного атамана генерал-майора Павла Степановича Завадовского. Доложился адъютанту. Генерал принял без промедления. Выслушал сбивчивый рассказ. Пожевал ус. Повел длинным утиным носом. Принюхался к запахам с кухни.

— Голодный?

— Есть такое дело, Ваше Превосходительство!

— Дадут тебе постных щей и отведут на казенну квартиру. Никуда не ховайся. Приглашу генерала Засса с Прочного Окопа. Балакать будем.

Засс примчался быстро. Сам поспрашивал Девяткина. Недоверчиво сверлил его своими красными глазами, страшно шевеля длинными белыми усами. Кликнул караул.

— Молодца этого, — показал на Девяткина, — в холодную. Держать под караулом, пока я не освобожусь. Есть у меня к нему вопросы. Но сейчас не до них.

Удивленного до крайности Васю увели солдаты. Старшие офицеры принялись обсуждать, что делать, вызвав к себе командира 4-го батальона тенгинцев штабс-капитан Корзуна и командира Навагинского полка полковника Полтинина.

— Давати думку гадать, панове офицери! — обратился к собравшимся наказной атаман.

Завадовский был хитрым и изворотливым хохлом. Мечтал отделить от России Черноморию Китайской стеной, но больше заботился о своем кармане, умея при этом так угодить начальству, что до своей смерти оставался у власти. Всем говорил, что он простой и, по его выражению, «неписьменный». Малороссийского акцента не скрывал. Наоборот, любил им фраппировать приезжавших офицеров из столиц.

— Положение серьезное, — обозначил свое видение ситуации генерал-лейтенант Засс, не дожидаясь, пока выскажутся младшие по чину. Он с этого года командовал правым флангом всей Кавказской линии. — Вся Черкесия поднялась. И до нас докатилась сия напасть. А крепость на Абине как была слабым звеном, так и осталась.

— Отож оно так и було! Скильки раз гоняли тенгинцив до Абину, а толку?

— Изнурен мой батальон, — признался его командир. — Полк оставил нашу часть нести караульную службу взамен ушедших к Анапе войск, а мы все время в походе.

В марте месяце, прознав про тревожную ситуацию на черноморском побережье, с Кубанской Линии был отправлен отряд под командой полковника Могукорова. Отчаянный вышел поход. Болота за Кубанью поднялись. Ледяная вода доходила порой до груди. Кое-как прорвались, не потеряв обоз и артиллерию. На подходе к реке Кунипс, обнаружили, что черкесы разрушили плотины, а переправы смыло. Семь речек-притоков вздулись. Перешли, неся оружие, амуницию и заряды на голове. Главное русло казалось непреодолимым. Река ревела, мимо неслись заостренные дубовые колоды. Их бросали в воду горцы, надеясь развернуть отряд. Просчитались! Кинулись в холодную мартовскую воду отчаянные рядовые Щербаков и Зильберт. К ним присоединились другие. Натаскали корчи, любезно предоставленные местным населением. Из них соорудили крепкий мост и переправились. Лошадей пустили вплавь, а орудия и пустые зарядные ящики перетащили по дну[2]. Отряд добрался до Абинской крепости. Она оказалась в плачевном состоянии: рвы требовали расчистки, эскарпы и контрэскарпы обрушились, а валы настолько осели, что уже не прикрывали людей от обстрелов. Неделю исправляли повреждения. Оставив 10-ю Тенгинскую мушкетерскую роту в форте, отправились обратно. Преодолели все те же препятствия. И вот снова-здорово: как ни крути, а предстоит новый поход.

— Господин штабс-капитан! Вы были в крепости. Видели все своими глазами. Как обстановка? — Засс не надеялся узнать что-то новое. Пусть наказной атаман послушает.

— Мы, конечно, исправили, что могли за короткое время. Дожди за шесть лет так размыли валы, что образовались промоины, через которые черкесы могли въехать внутрь крепости на конях. Гарнизон, как обычно, повально болен. Люди подавлены.

Абинская крепость на Линии считалась гиблым местом. Туда отправляли провинившихся солдат и казаков вместо арестантских рот. Отрезанная от всех, она, как одинокий тающий айсберг, дрейфовала на месте, утопая в грязи и окруженная враждебной стихией. Цинготный форпост, каких немало было в Российской империи — без женщин, нормальной пищи и надежды на лучшее, каждый день теряющий людей в строю из-за болезней.