Рейд за бессмертием

«Ну же, давайте. Ребята! Я здесь!»

Через рыжие папахи перелетел дымящийся черный шар.

«Только не граната! Только не кидайте гранаты! Зачем?!»

Что-то взорвалось рядом. Что-то ударило в глаз или рядом. Что-то треснуло в голове. Я отключился.

[1] Легендарный генерал Я. П. Бакланов, тот самый, который водил свои полки под черным знаменем с черепом и считался главным «виновником» взятия Карса, был учеником Засса. В описываемое время служил есаулом в учебном полку на Дону.

[2] Калаусская битва 1821 г. — одно из самых значительных поражений черкесов. В бою и в болотах погиб цвет воинства закубанских горцев.

[3] Банк — часть бруствера над барбетом в полевых укреплениях. Стрельба через банк — артиллерийская стрельба не через амбразуру, а навесом. Барбет — площадка для орудия, укрытая насыпью или турами. Банкет — насыпь-площадка, прикрытая бруствером.

[4] Ордынский Феликс Викентьевич, преподаватель Белостокской гимназии (в летописи Тенгинского полка назван профессором). Арестован за участие в тайном обществе, лишен дворянства и сослан в Сибирь на крепостные работы на пять лет, далее — на поселение. В 1836 г. переведен на Кавказ. За оборону Абинской крепости пожалован чином подпрапорщика. В следующем году погиб на Кавказском побережье недалеко от Адлера.

[5] Результаты боя. У русских потери были невероятно низкими для такого жаркого боя и 12-кратного преимущества противника: всего 9 убитыми и 18 ранеными. Горцы потеряли до двух тысяч. В одной лишь крепости насчитали 685 брошенных черкесами тел.

Глава 22

Коста. Абин-Геленджик, конец мая 1840 года.

Мягкий солнечный свет, рассеянный мохнатыми кронами. Игра теней на золотистых стволах. Так может выглядеть только сосновый лес, залитый утренним светилом. Вылитый Шишкин. Лишь медвежат не хватает. Птички поют, насекомые жужжат, стрекочут. Майская идиллия.

Я в раю?

Если бы не запах! Пахло не утренней свежестью, не хвоей, а мерзким запахом пороха и крови. Воняло прямо в районе ноздрей. От моей рожи лица, стянутой какой-то коркой, мешавшей открыть до конца глаза.

Воспоминания медленно возвращались.

Бой. Дым. Выстрелы. Рассвет. Граната.

Я жив? Или снова куда-то перенесся? Где крепость?

Попробовал пошевелить руками.

Шевелятся.

Попытался, не смея повернуть голову, содрать с век кровавую коросту, мешавшую раскрыть глаза до конца.

Сверху пролилась вода.

Я энергично стал размазывать грязь по лицу.

— Не дергайся! Не верти башкой, — раздался знакомый голос. — дай я тебя умою.

Закрыл глаза. По лицу прошлась тряпка. Снова полилась вода. Снова тряпка, стирающая мерзкое месиво из крови, сукровицы и чужих мозгов — я вспомнил! — со лба, глаз и щек.

— Если ты решил, что я, потеряв глаз, стал совсем слепым, ты сильно ошибся.

Мне эти интонации ни с чем спутать. Таузо-ок, вечно готовый шутить мой кунак, доверие которого я предал.

Я попытался широко раскрыть глаза. Под левым глазом или в глазнице что-то хлюпнуло. Мне показалось, что у меня глаз выскочил из орбиты. Испуганно вскрикнул. Крепко сжал веки и судорожно сжал кулаки.

«Боже! Я, как и кунак, стал Циклопом?!»

— Не решился я к крепости идти, подозревая, что ты там. Сам знаешь, дураком я никогда не был, — продолжал спокойно говорить шапсуг из племени Вайа, не сообразив причины моего испуга. — Под утро в аул примчалась твоя кобыла. Всегда они, кони, возвращаются, где им лучше. Брюхо расцарапано в кровь. Испуганная. Где, думаю, кунак лошадку потерял? Не могло быть конной атаки на крепость. Хаджуоко Мансур сказал: атакуем в пешем порядке.

Мой друг замолчал. Вздохнул тяжело.

— Если бы ты знал, сколько погибло хороших парней?! Цвет наш! Надежда родов! Мои ученики! Мало кого вынесли живыми. А тебя вынесли. Из боя, в котором ты был врагом!

— Юсеф…

— Мертвецу слова не давали. Ведь ты умер, Зелим-бей, понимаешь?

Я заткнулся.

Таузо-ок выдержал паузу.

— Рожа у тебя — краше в гроб кладут. Тебе чем-то тупым под глаз прилетело. Знатный синячина у тебя вылезет. Но от фонарей под глазом никто еще не умирал. А ты умер, ты понял?!

Зелим-бей заговоренный, который выходит из любой переделки, то бишь я, осторожно пошевелил веками. Может, и правда, заговоренный? Под глазом болело.

— Понял, — констатировал друг. Или враг? Сразу не поймешь. — Нашел я тебя в куче тел, которые из крепости притащили. Забрал. Даже поблагодарил духов священных рощ за твое спасение. Отдарился тем, кто тебя вынес. Не дешевой шкатулкой, которой ты купил мое сердце. Пообещал быка. Отдам. Ты меня знаешь, не обману…

Я шевельнул пальцами.

— Не смей! Даже не смей рот открывать, мертвец! — закричал Таузо-ок.

Я понял, что мы одни. Иначе опытный воин вел бы себя по-другому.

— Ты был непохож на горских урумов-купцов. В тебе жил дух наших предков. Мужество, честь, достоинство!

— Иди ты к шайтану, кунак! — разлепил я ссохшиеся губы. — Я делал то, что должно!

— Должно — что?!

— Спасти! — устало шепнул я и снова отключился.

… Открыл глаза от тошноты. Подступала к горлу. Меня вырвало.

— Очнулся? Снова примешься за свои песни?

Я болтался сосиской, привязанный к седлу. Голова тряслась как у болванчика из кукольного театра. Как я еще мог ответить? Только словами любимого Герда из «Необыкновенного концерта»:

— Не каждый из нас, между прочим, может заниматься вокальным искусством. Для этого требуется известный навык и уверенность в себе! Если при этом есть голос, это идет в плюс мастеру пения.

Я не был уверен в точности цитаты, но шутника Тауза-ока она вдохновила, несмотря на сотрясавшие меня приступы рвоты:

— Пение — точно не твой конек!

— Я отлично танцую!

— Урусам спляшешь!

— Юсеф… — молвил я, отплевавшись.

— Не заговаривай мне зубы!

— Оставь меня, брат, в покое. Я слишком устал!

— То-то и оно! ТО-ТО…

Я скосил глаза на друга. Видел, что его рвало на части. Попадись ему навстречу любой, изрубит на куски!

— Что?!

— Ты враг, — устало уронил он.

— Кому? Тебе?

— Моему роду. Племени. Народу…

— Вайа? Тем, кого я хотел спасти?!