Рейтинг темного божества

— Вот и ночь пролетела. Быстро-то как, ужас, — вслух поделилась открытием Анфиса.

Они въехали во двор мрачноватого с виду восьмиэтажного сталинского дома на Новосущевской, что в двух шагах от Савеловского вокзала. Адрес назвал Канталупов.

Двор-колодец, осененный кронами старых тополей, еще спал. Было пять часов утра. В глубине двора пыхтел мусоровоз. Ранние птахи — дворники-таджики в оранжевых спецовках — выкатывали новенькие мусорные баки.

Канталупов кивнул на второй подъезд — туда, на лифте на седьмой этаж. Катя поймала напряженный взгляд Колосова. Чего он добивается? Что хочет знать? Исполнилось ли желание этого парня? Но за весь обратный путь они так и не узнали, в чем оно заключалось. Тогда зачем они приехали сюда в этот ранний час? Кто живет в этом доме в квартире на седьмом этаже? Ради кого, ради чего было принесено столько кровавых жертв?

Колосов повел скованного наручниками Канталупова в подъезд. Они двинулись следом — не слишком уверенно. На пороге Канталупов замешкался. Оглянулся через плечо.

— Ну, что застыл? — жестко спросил Колосов.

И подтолкнул его вперед. Катя боялась признаться себе: оба они ведут себя неадекватно. Никита… что-то и в нем неуловимо изменилось после этой страшной ночи на кладбище. Она оглянулась на машину Мещерского, на которой они приехали. Там, в багажнике, лежал этот бронзовый ящик. Очень тяжелый ящик. Колосов не подпустил никого из них к нему. По сути, это был вещдок. А он забрал его с места происшествия с собой, причем даже не поставив в известность следователя прокуратуры, начальство и своих коллег по убойному отделу. Они даже не видели этого ящика, не знали о его существовании.

Кате было ясно: Никита не собирался оставлять это там, в чужих руках. Он забрал это с собой. И даже то, что он фактически нарушил этим закон, его не остановило.

Пришел лифт — старый, все они все равно бы в нем не поместились. Колосов кивнул Кате и Анфисе — езжайте сначала вы на седьмой этаж.

Анфиса нажала кнопку. Двери закрылись.

— Катя.

— Что?

— Ты думаешь… его желание правда исполнилось?

— Я не знаю. — Катя и правда не знала, что думать.

— А Никита твой, хоть и твердит, что это ложь, суеверие, кажется, верит… И мне сдается — дорого он дал бы за то, чтобы снова не верить ни во что такое.

Лифт поднимался, скрипел.

— Катя, а я ведь вспомнила, где мы его видели, — прошептала Анфиса. — Помнишь, возле Третьяковки… Я еще сценку хотела сфотографировать уличную. Сцену ревности… Ну помнишь, когда одна девица рыжая залепила пощечину сначала одному бойфренду, которого с другой в кабриолете застукала, а потом и второму… этому вот Канталупову. Мне кажется, он тогда следил за ней. А она съездила ему по физиономии.

Лифт остановился. Двери открылись. Катя ничего не успела ответить Анфисе. На площадке было сильно накурено, толпились какие-то люди — женщины, мужчины. Дверь одной из квартир была распахнута настежь. Кто-то выходил, заходил.

— Девушки, вы из музея? С работы ее, да? Вы Иришины подруги? — спросил Катю пожилой мужчина в спортивном костюме.

— Мы… нет, то есть да. — Она не понимала, что происходит. Откуда столько людей — ведь всего шестой час утра!

— Несчастье, какое несчастье. — Мужчина покачал головой.

Лифт привез Колосова, Канталупова и Мещерского.

— Мы-то соседи, — продолжал мужчина. — И саму Иришу, и Веру Ильиничну, мать ее, с самого первого дня знаем, как переехали с женой сюда. Такая хорошая семья была — и вот…

— Что случилось? — хрипло, громко крикнул Канталупов.

— Да что? Беда. И ведь чуть ли не прямо у самого подъезда. Двор-то у нас тихий, а выезд на улицу опасный, хреновый. Она, значит, вечером-то шла, домой, значит, возвращалась, а он — черт-то этот пьяный, образина, ехал на полной скорости, ну и подшиб спьяну-то…

— Кого? — страшно крикнул Канталупов.

— Да Иришу-то, Иру. Наши из дома все видели, кто с собаками-то допоздна гуляет. Они и «Скорую» вызвали, и милицию. Этот-то паразит машину с испугу бросил, скрыться попытался. Но задержали его, в отделение увезли. А Иру-то в больницу на «Скорой», благо больница тут вон у нас, через два переулка… Мать-то, когда узнала, как сказали ей, — чувств лишилась. Лежит не поднимается. А это все родственники ее, подруги понаехали. Всю ночь мы тут вот так, без сна… Катя увидела лицо Канталупова.

— В какой она больнице? — спросил он. Мужчина тревожно глянул на его обожженные руки в наручниках, на растерзанную, запачканную одежду Колосова.

— Да вы кто такие? — спросил он. — Откуда вы взялись-то?

И была обычная городская больница. Реанимация. Все остальное Катя помнила как-то смутно. Колосов разговаривал с дежурным врачом. Разговаривал долго. Врач был молод, очень молод. Но все же что-то он понял. И возможно, поэтому их пропустил. Не всех — Мещерский и Анфиса остались ждать в ординаторской.

В реанимационной палате Канталупов бросился к кровати, на которой лежала опутанная проводами, датчиками, подключенными к компьютерам, до пояса прикрытая простыней рыжеволосая девушка. Глаза ее были закрыты.

— Ира. — Он опустился на колени, снова позвал: — Ира!

Ее ресницы дрогнули.

— Ира, я здесь, с тобой. — Он губами припал к ее руке.

— Приехал… все-таки приехал. Любимый, единственный. — Она смотрела на Канталупова. Шепот ее был еле различим.

— Ира, я здесь, мы теперь всегда будем вместе. Всегда.

— Я все ждала, ждала… если бы ты знал… как я тебя люблю. — Она улыбнулась. — Если бы ты знал, Максим.

— Я не Максим, — Канталупов отпрянул, точно его ужалили, — я не Максим, слышишь ты? Я не он! Я это я!

— Прекратите кричать, тут больница! Не понимаете, что ли, она вас не узнает, — шикнул на него врач. — Все, хватит, достаточно, прошу покинуть палату.

— Я Иван, взгляни на меня — я не он! Ты должна любить только меня!

Она смотрела на него. Взгляд ее тускнел.

— Уйдите отсюда! Все вон! — крикнул врач. — Светлана Павловна, кислород, быстро!

Они ждали у закрытых дверей. Время остановилось. Потом врач вышел. По его лицу они поняли — все кончено.

И был пустырь — недалеко от больницы на задворках Савеловского вокзала.

Город просыпался. Гудело, смердело выхлопными газами, сигналило шоссе.

Колосов выволок из багажника бронзовый ящик.

— Возьми канистру, — велел он Мещерскому. — Бензин есть?

— Есть.

Они отошли в глубь пустыря. Канталупов остался в машине — по-прежнему скованный наручниками, но без охраны. Там, в больнице, Колосов спросил его: «Это твое желание? Теперь ты доволен?» И не получил ответа. В словах уже не было нужды — они как ненужный сор отлетели от Ивана Канталупова прочь. Навсегда.

А где-то не здесь, а там, там, в сыром и мрачном горном ущелье, догнивал, превращаясь в ничто, труп некогда могучей крылатой сказочной твари. Дракон, дракон, дракон… А впрочем, был ли он? Появлялся ли на свет божий из драконьего яйца?

Колосов швырнул бронзовый ящик на кучу мусора. Взял у Мещерского канистру и плеснул бензин. Поднес зажигалку. Пламя вспыхнуло мгновенно. Ярко и жарко. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло», — вспомнилось Кате.

Гори, гори ясно…

В костре треснуло. Бронзовая крышка отскочила. Что-то выкатилось на пылающие угли — какой-то круглый темный предмет, похожий на шар… На долю секунды Катя и все они увидели череп с пустыми черными глазницами. А потом его поглотило пламя, взметнувшееся в утреннее небо.