Резкий поворот

А главная цель и самая непокорная добыча не только смогла сбросить незаконченное внушение, казалось, вовсе проигнорировав его, лишь мотнув закружившейся еще сильнее головой, но и сама попыталась ударить. Снова схождение, десяток огненных капель, принятых на пленку щита хаоса и тьмы, ударившие из деревянного пола ядовитые шипы, немного оцарапавшие кожу, прежде чем сгореть в защите, шипы земляные, ударившие из-под первых, тоже сгоревшие, но немного подбросившие ее в воздух. Пришлось поправлять свое положение телекинезом, сбивая крохотную и почти прозрачную иглу-льдинку, какая оказалась не водяной, а кровавой, несущей якорь-метку создателя. Попытка наложить очередное целительское проклятие через этот медиатор оказалась довольно успешной, сгноив часть кожи на ладони, прежде чем она, довольна скалясь, не отправила по связующей метке собственное проклятие. Надо же быть таким наивным, чтобы против демона да применять симпатическую усиливающую связь, да еще и без страховочных преград!

Ничего сложного, ничего того, что требовало времени, только чистая и незамутненная боль. Боль, что шла из самой души, царапинка на ней, мельчайшая и безвредная, но все равно рожденная в самой душе — любой смертный от такого скрючится хнычущим дитем или хотя бы темп потеряет, тут и демон иной повторит судьбу смертного, даже если из старших будет. Суккубе очень захотелось заорать нечто вроде: «Да что ты, пеклом пламени, за тварь такая?» — ее жертва буквально не отреагировала на агонию души, хотя эффект точно прошел защиту, вцепился в смертного инфернальным клещом. Нет, какая-то реакция была, но никакого сравнения с тем, что должно было случится — магистр не только не потерял темп, он еще и укорил его, ударил по транслирующей агонию души демонице, какая сама замедлилась из-за концентрации на атаке.

Непослушная, не желающая идти в ее власть зверушка не могла сейчас применять высшую магию, не под прессингом Цвета, но ирония была в том, что тот даже не пытался, используя чары почти исключительно четвертого-третьего круга, но даже ими сковывая, подавляя, не давая реализовать потенциал демонической силы. Она все равно справлялась, все равно побеждала, все равно была сильнее, опытнее, лучше него, ослабленного реликвией и необученного истинным премудростям чародейства. Но ей абсурдным образом раз за разом не удавалось реализовать ту самую последнюю каплю, что наполнит чашу, последнюю снежинку, что спровоцирует лавину, последний камушек, что подтолкнет горный обвал. Смертный, держался буквально на краю падения, но не падал, словно намагниченная монета на лезвии.

Снова схождение, снова пульс битвы, снова размытие предвидения в ее исполнении, хаос против огня, тьма против воды и земли, контроль внутренних энергий и демоническая мощь против разогнанного целительством тела и ауры. Она готовит еще один глас, еще один акустический выпад, но теперь уже учитывает прошлые ошибки, теперь эта атака будет последней. Но и он тоже учел ее ошибки, учел ошибки свои и бросился в бой, стремясь не дать ей закончить, сыпля во все стороны некросом и проклятиями аурного типа из арсенала целителей. С рук и плеч слезает кожа, один глаз слепнет, буквально лопаясь в глазнице, но она успевает, успевает завершить очередную звуковую атаку, уже не ментальную, а ближе к физическому урону. И эту он не заблокирует, не успеет, она не конусом бить станет, а ударит сразу по всему пространственному объему!

Миг, что решит судьбу ее и жертв, один миг, одно мгновение вечности… и сапог. Высокий сапог с костяными пластинками и шипами, а также декоративным демоническим копытом, тоже костяным. Метко брошенный прямо под опорную ногу демоницы рукой полукровки, какая сумела пересилить боль и собственные раны. Это не было опасным, это ее даже не заставило споткнуться, только потерять кратчайшую долю мгновения. Ровно настолько краткую, чтобы опоздать с атакой, чтобы ставший на миг даже быстрее, чем уже был целитель сблизился с нею, снова ударяя пустой ладонью по уже распотрошенной груди. Она видит, как с его ладони осыпается прахом кожа, как в ауре переплетаются смертельный некрос и совсем крохотная нотка пустоты, какой хватило для пробития костяного мешка, что прикрывал ее сияющее от скверны демоническое сердце.

Пробивая, но не убивая, лишь очень сильно раня, лишая сил и контроля над магией, заставляя отпустить так и не замкнутый акустический контур, отлетев всей массой в кирпичную стену, почти проломив ту собой, чуть отскочив и падая на пол кулем с мясом. Цветок в волосах неслышно гудит, тратит силу, сильнее и сильнее сковывая жертв, но проклятый сопляк все равно стоит. Вернее, пошатнулся и упал на одно колено — столь стремительный рывок, да еще и через поле чудесной скверны, не дался ему даром. Он все равно успевал, она уже не могла сопротивляться, пусть и с упрямством звериного отчаяния старалась восстановить контроль, встать на ноги, уже не пленить, а просто добить, растерзать, уничтожить.

Он бы успел.

Но ему не пришлось — новый рывок мелкой дряни уже куда медленнее, в нем нет прежней грации и смертоносности, ее терзает растворенная плевком хаоса кожа и рана на боку, но цель сейчас и вовсе в плачевном состоянии. И жалкая, презренная, мерзкая полукровка, мясо кричащее, хнычущая закуска, какая в иной ситуации и оцарапать бы ее не сумела, ударяет сложенным в щепоть пальцами прямо во вскрытую грудную клетку демоницы. Пальцы на миг окутываются знакомым маревом магии хаоса, совмещенной с силовым кинетическим проявлением, формируя ударные когти столь похожие на ее собственные и при этом такие разные. Зыбкий и поставленный на рефлекторной связке барьер не смог бы остановить и обычную свинцовую пулю, не то что этот выпад.

Хруст, влажный и омерзительный, укол даже не боли, она ее сейчас запретила себе ощущать, лишь сухая реакция пропитанного и сформированного магией тела, какое сигнализирует о полученном повреждении. И еще пустота, словно из-под ног выдернули опору, словно опять зависла в полуматериальном состоянии между материальным миром смертных тварей и родным измерением. Но теперь нет источника волшебства, нет собственного сердца, что станет путеводной нитью между там и здесь. Тело падает аки подрубленное бревно, словно мешок с мукой или обрезками мяса, энергетика приходит в дисбаланс, а давно заготовленные страхующие и резервные каналы берут нагрузку на себя. Аура принимает вид распадающейся при гибели, во многом такой и являясь, а сущность ее переваривает сама себя, пытаясь гибнущей притворится, чтобы не добили.

Бесполезно — приходит к ней столь же сухое и лаконичное понимание. К неспособной даже испугаться, даже отчаяться, ибо на страх нужно потратить часть своих сил, нужно потратить концентрацию, какую она не может тратить. Рана смертельна, она просто не сможет восстановить энергетику, какая расползается клубком гнилых ниток прямо сейчас, какая еще дает ей быть лишь за счет наполняющих плоть запасах чужих жизней и резервов. Все же она не отказывала себе в самых изысканных блюдах в последние месяцы, потому и может растянуть агонию чуть дольше. Достаточно долго, чтобы испытать некое удовлетворение, пробивающее даже пелену отчаянного нежелания гибели, прекращения бытия, ведь с такими травмами энергетического тела ей не возродиться. Не соткать заново саму себя из чистого хаоса и тьмы, вернувшись в обитель ее вида… да и не помогло бы это, не после пережитого провала, где она сделала ставку всем, проиграв и нарушив волю Владыки, фактически предав его в своих интересах.

Она гибнет, но знает, что участь ее убийц предрешена — их бой, буйство энергий и скверны, сокрыто лишь все еще активным Цветом Любви, оскверненным и покорным лишь ей. Стоит ее бытию перестать, как прекратится и поддержка поля. Пусть не было масштабных чар, пусть даже не рухнула крыша и стены занимаемого ее убийцами здания, но скрыть свои следы они не смогут. Не хватит опыта, не хватит знаний и мастерства. Сигнальные чары центрального небоскреба их заметят и они, еще не отошедшие от давления реликвии или, в случае непробиваемого выблядка, от нанесенных ею ран, попадут в лапы защитникам Канберры или даже марионеткам Леотхт-Хоона, какой, так или иначе, закончит изначальный план, имеет на то все шансы даже в одиночку. Их план и создавался Владыками для того, чтобы шансы были у обоих, на случай если один не справится, предаст или будет переигран вторым.

Она не проживет достаточно долго, чтобы это увидеть, зато она будет знать об этом, умирая.

Но ей, искусно притворяющейся дохлым мясом, удалось прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как эта мразь, дрянь, мерзость, гниль, пустое и никчемное порождение людского семени вцепилось зубами в вырванное сердце своей матери, — какую она посмела предать, посмела убить собственную родительницу! — впитывая его силу, буквально поедая оную. Слишком много в теле демоницы было той силы, какую она вобрала из плоти и душ бесполезных дочерей своих, пожранных за время плена. Это стало мостом, обратной связью, благодаря какой мелкая дрянь повторяла сейчас то, что раз за разом делала ее мать. И ладно бы просто жрала силу, забирая те крохи, какие урвало бы ее мастерство и контроль! Она это тоже делала, но больше инстинктивно и даже не намеренно! Хуже иное — через сжатое в зубах сердце, истекающее черной кровью и отдающее накопленное могущество, она потянулась к тому, что было привязано к демонице, что было ей подарено и сделано неотъемлемой ее собственностью!