Родео для прекрасных дам

— А я вот решила сама вас навестить, — Марьяна улыбнулась. — Посчитала, что здесь нам с вами будет гораздо проще и удобнее беседовать. А вы, оказывается, как назло, заняты.

Усольский натянуто улыбнулся, хотел что-то ответить, но тут у него зазвонил мобильный.

— Да, я, — он сделал жест рукой: одну минуту, подождите. — Кто? А, добрый день. А что такое? Не понял — что? Почему вдруг такая срочность?

Катя видела — разговор по телефону явно не доставляет Усольскому удовольствия. Лицо его приобрело жесткое, неприятное выражение.

— И все же почему такая срочность? — повторил он отрывисто. — Что? Ну?

Тут произошло еще одно событие. На улице у входа остановилось желтое такси, и Катя увидела, как из него вышла девушка в розовых брюках карго и розовой шелковой куртке. Она как-то боязливо, воровато оглянулась по сторонам и прошмыгнула в вестибюль. На вид ей было не больше девятнадцати. У нее был нежный, полудетский овал лица, обильные, заметные веснушки и пухлые губы. Волосы — длинные, пепельные и густые — были распущены по плечам. Заметив Усольского, она заторопилась к нему.

Он тоже увидел девушку. Резко бросил своему невидимому собеседнику:

— Ну ладно. Обговорим это при встрече. Я сам позвоню, — резко отключил мобильный и, кивнув охраннику на Марьяну и Катю, смущенно пробормотав «простите», пулей ринулся навстречу розовой незнакомке.

Они буквально наткнулись друг на друга и на мгновение замерли. В вестибюле было полно народа: сновали клерки, приезжал-уезжал лифт. Катя видела, как Усольский наклонился к девушке, что-то шепча, бережно взялее за локоть. Она тряхнула волосами, закинула голову и вдруг, никого не стесняясь, ни на кого более не обращая внимания, обвила его шею руками. Он залился коричневым румянцем. Он был одновременно смущен и сильно обрадован. И смотрел на девушку так, что и слепому было ясно: эта нимфетка никакая ему не дочка и не любимая племянница из Киева.

А она чуть отстранилась, что-то тихо сказала, взяла его за руку и повлекла к выходу, где все еще ждало желтое такси. И он покорно пошел за ней. Они сели в машину и уехали.

— Ничего себе, — хмыкнула Катя. — Глава фирмы в разгар рабочего дня линяет на свидание. Ну и порядки в этом «Стройинвесте».

— А знаешь, кто это? — шепнула Марьяна. — Кажется, это была… Алина Авдюкова.

— Ты не ошибаешься? Это точно она?

— Я оперативную видеосъемку похорон вчера смотрела. Наши сделали на всякий пожарный. Без сомнений, это она, Алина. Но что же тогда у нас получается, а?

— Любопытно. — Катя смотрела сквозь стеклянные двери, где уже не было желтого такси. — Не хочу показаться нескромной, но у меня такое ощущение, что они не просто хорошие знакомые — они любовники.

— Кажется, да, — хмыкнула Марьяна. — Поворотик в деле, а? Признаться, такого я не ожидала.

В результате порог приемной, где ждала их Юлия Олейникова, они перешагнули в некоторой растерянности. Так всегда бывает, когда в ваши планы извне вторгается нечто непредвиденное, к которому не знаешь, как относиться.

Только усилием воли Катя заставила себя сосредоточиться. Допрос Олейниковой слишком много значил для дела, чтобы относиться к нему спустя рукава, думая о посторонних вещах.

Честно говоря, любовницу покойника она представляла себе совершенно иначе. Этакой вкрадчивой хищницей (судя по портрету, нарисованному Светланой Петровной и ее приятельницами). Этакой ведьмочкой на метле (судя по недвусмысленному подозрению в совершении убийства). Роковой и сногсшибательной.

А перед ними сидела за обычным офисным компьютером отнюдь не роковая и не сногсшибательная женщина, их, наверное, сверстница — миниатюрная, смуглая от автозагара, с черной атласной челкой до самых бровей, которую она то и дело нервно теребила рукой. Что было у Юлии Олейниковой первоклассным, достойным восхищения и зависти, — так это фигура, точеная и стройная, очень даже аппетитная. В приемной витал аромат «Кристиан Лакруа» пополам с сигаретным дымом. Любовница покойника, как отметила Катя, смолила как хороший мужик — по полторы пачки в день. Она совсем не берегла свои бедные легкие.

Допрос начался после выполнения обычных формальностей: Марьяна заполнила первый лист протокола — «имя, фамилия, отчество, адрес», попросила у Олейниковой паспорт.

— Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний или отказ от дачи правдивых показаний. — В уголовно-процессуальный штамп Марьяна внесла тонкий нюанс новизны, который, впрочем, Олейникова не поняла и не оценила. — Вы, Юля, конечно, догадываетесь, в связи с чем вас допрашивают?

— Догадываюсь. Владлен Ермолаевич умер, — Олейникова потупилась.

Марьяна отодвинула бланк и положила ручку.

— Так что делать-то будем, а? — спросила она так, словно речь шла о тайне, известной только им двоим.

Олейникова молчала.

— Что будем делать, Юля? — повторила Марьяна. — Штука-то вся в том, что он не просто умер, а был убит. И как раз тогда, когда вы были с ним.

Олейникова молча покачала головой — нет.

— Я не хочу пока ни в чем вас обвинять. И я не враг вам, — Марьяна положила Олейниковой руку на плечо. — Я знаю, обстоятельства складываются по-разному. Все бывает в жизни — самые странные совпадения случаются. Я хочу, чтобы вы поняли — у меня, точнее у нас, — она оглянулась на Катю, — нет никакого предубеждения по отношению к вам. Я хочу, чтобы вы это поняли и доверились нам. И все нам рассказали. Всю правду о том, что произошло в «Парусе».

— А я не знаю, что там произошло, — Олейникова резко дернулась, высвобождая плечо. — Тут у нас бог знает что про его смерть болтают. Что… что он был отравлен! Но я оставила его живого. Он был жив, когда я ушла. Слышите, жив, цел и невредим!

Катя видела: она явно и очень быстро теряет самообладание. А ведь допрос только-только начался. И Марьяна произнесла лишь самые первые, чисто ритуальные фразы. Да, она действительно не хотела начинать этот допрос с конфликта, с вражды и нажима. Она пыталась установить с главной свидетельницей (а быть может, и главной подозреваемой) контакт. Причина таких благих устремлений, возможно, была самой банальной — прямых доказательств того, что бутылку с уксусной кислотой оставила в номере именно Олейникова, не было. Но возможно, все дело было совсем в другом: Марьяна в глубине души не верила в причастность любовницы к отравлению и жаждала от нее любых правдоподобных, исчерпывающих объяснений в подтверждении своего неверия.

А вот Олейникова на открытый контакт, судя по ее тону и виду, идти явно не собиралась. И Кате крайне любопытно и важно было понять — почему она вот так с ходу отторгает самый простой выход из сложившейся ситуации. И отчего так психует?

— Когда вы познакомились с Авдюковым? — спросила Марьяна. Видимо, она решила не спешить.

— Примерно полгода назад, — ответила Олейникова.

— Как же это произошло?

— Очень просто. Я искала работу здесь, в России. Пришла на собеседование сюда, в офис. Меня принял сам Владлен Ермолаевич.

— Вас кто-то порекомендовал ему, да? — спросила Катя.

Олейникова посмотрела на Катю — косо, вбок. Перевела взгляд на Марьяну, снова вооружившуюся ручкой.

— Конечно. Кого же сейчас примут с улицы, без рекомендации? Меня порекомендовал Орест Григорьевич.

— Усольский, да? — Марьяна записывала. — А с ним вы как познакомились?

— Мы познакомились через его жену — Нателлу Георгиевну. Я встретилась с ними в Риме. Они там отдыхали, а я работала. Я несколько лет проработала в Италии, в совместной туристической фирме. Так вышло, что как раз тогда у меня возникли сложности с местом. Я должна была вернуться домой. — Олейникова отвела взгляд от ручки, скользящей по бланку протокола. — Нателла Георгиевна сказала, что нельзя возвращаться к разбитому корыту. И предложила мне место здесь, в фирме своего мужа и Авдюкова.