Родственники
Шрифт:
До сей минуты деятельность моя была в усыплении, потому что я не имел цели в жизни, потому что кругом меня было все бесприветно и пусто. До сих пор я бродил во мраке и ощупью, я воображал себя мудрецом, а между тем был глуп, как ребенок. Только теперь я начинаю понимать и видеть все ясно; только теперь я чувствую в себе настоящую силу и желание деятельности. Человек, никогда не любивший, хотя бы прожил сто лет, не имеет права сказать, что он жил!
Григорий Алексеич говорил долго, Наташа слушала его с восторгом, и в воображении ее уже развертывалась картина прекрасного будущего. Для Наташи каждое его
Но Григорий Алексеич не мог долго оставаться в таком безмятежном и блаженном состоянии духа. Одно обстоятельство, совершенно, впрочем, ничтожное, вдруг нарушило внутреннюю его гармонию.
Он лежал после обеда на диване в своей комнате и мечтал. Мечты его мало-помалу начинали спутываться и принимать неопределенные и туманные образы, глаза закрывались, и он готов уже был совсем заснуть, как вдруг кто-то сильно и выразительно крякнул над самою его головою.
Григорий Алексеич открыл глаза и с досадою обернулся назад.
На пороге двери стоял Петрович с свойственным ему глубокомысленным видом.
– Что тебе надо?
– спросил Григорий Алексеич.
– Да, признаться, надо-то мне Сергея Александрыча, - отвечал Петрович, заглядывая в комнату.
– Его нет здесь.
– То-то нет, я и вижу, что нет. Да где же бы они это могли быть?
– Не знаю.
– Гм! Надо пойти отыскивать их. Барыня их спрашивает зачем-то…
– Поди отыскивай… Мне что за дело.
Но Петрович не двигался с места.
– Ну, что ж тебе?
– Эх, батюшка Григорий Алексеич, - проговорил Петрович, вздыхая, - то ись, как я вас люблю… верите ли богу… я много произошел в своей жизни и много господ видал на своем веку… Вот и Василий Васильич Бочкаревский, знаете его? уж на что барин, - да нет, куда до вас, далеко! Все не то. Этакая счастливица наша барышня, в сорочке, видно, родилась, ей-богу!
– Это что значит?
– сказал Григорий Алексеич, вскакивая с дивана.
Петрович немного смутился.
– Вы простите меня, Григорий Алексеич, то ись, может статься, я и глупое слово сказал, оно, может, вам и неприятно, что я примешал ваши сердечные чувствия, но ведь шила в мешке не утаишь, батюшка, ей-богу. Мы, то ись все, не иначе понимаем вас, как женихом Натальи Николавны, и радуемся этому! Ежеминутно, так сказать, бога благодарим…
Григорий Алексеич кусал губы от нетерпения и досады.
– И сама барышня, - продолжал Петрович, - ономнясь приходит в девичью… и я тут случился, знаете… и говорит: ну, девушки, говорит, будет вам работа… приданое, говорит, мне шить…
– Она сказала это?
– вскрикнул Григорий Алексеич, бледнея и дрожа всем телом.
–
Ты лжешь!..
– Чего же вы, батюшка, гневаетесь-то? Убей меня бог. Вот тут и Палагея была, и
Аннушка, и Матрена, всё живые люди. Спросите у них, коли мне не верите.
Петрович клялся и божился, но Григорий Алексеич не слыхал уже ничего и не видал.
У Григорья Алексеича помутилось в глазах; он в отчаянье бросился на диван, потом вскочил и начал бегать из угла в угол, бормоча сквозь зубы несвязные и отрывистые фразы:
– Прекрасно!.. приданое… девкам поверять свои тайны… это в духе деревенской барышни!.. Как это мило!
Наташа вдруг потеряла
для него свое высокое значение и превратилась в пустую, ничтожную девочку."И я допустил себя так глупо увлечься ею!
– думал он, - и я мог вообразить, что она оторвалась от грязной и гадкой действительности, в которой родилась и выросла! Это сумасбродство, нелепость! Сергей Александрыч прав; он ничем не увлекается; он смотрит на вещи просто, положительно, и потому у него взгляд бывает часто яснее и вернее моего.
И может ли она любить, может ли она понимать любовь в ее святом, в ее высоком значении, когда она уж теперь начинает хлопотать о приданом и рассуждает об этом со своими девками? Ей просто хочется выйти замуж, женихов нет, а я, дурак, тут кстати подвернулся, - она и расплылась передо мною и начала сентиментальничать…"
Григорий Алексеич целый вечер дулся, не говорил с Наташей ни слова и едва отвечал на ее вопросы. Ночь провел он беспокойно, проснулся ранее обыкновенного и оделся наскоро, чтобы идти гулять. Он боялся встретить кого-нибудь, особенно Сергея
Александрыча, потому что чувствовал потребность быть один, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь заметил его страдания. Григорий Алексеич вышел на крыльцо. Утро было теплое, небо было подернуто тонкими и бледными облаками. Роса крупными матовыми каплями лежала на листках бузинных кустов, разросшихся на дворе у самого дома; луг перед домом только что был скошен, и воздух напитан запахом травы… На крыльце, прислонясь к колонне, стояла Наташа; глаза ее были красны, и веки распухли.
Григорий Алексеич увидел ее и хотел вернуться назад, но уже было поздно.
Наташа обернулась к нему. Григорий Алексеич сухо поклонился ей, остановился в раздумье и не знал, что делать. Встреча была с обеих сторон неожиданна. Ни Григорий
Алексеич, ни Наташа несколько минут не знали, что сказать друг другу.
– Какое прекрасное утро, - произнесла наконец Наташа в замешательстве.
– Да, - отвечал Григорий Алексеич рассеянно и не глядя на нее.
– Отчего вы так рано встали сегодня?
– спросила она.
Григорий Алексеич не отвечал ни слова. Наташа повторила свой вопрос.
– И вы, кажется, встали сегодня раньше обыкновенного?
– сказал он раздражительно.
– Я, признаюсь, не ожидал вас встретить здесь… Вы, верно, чем-нибудь озабочены, какими-нибудь хлопотами по хозяйству?.. Это делает вам честь. Заниматься хозяйством очень полезно, полезнее даже, чем читать.
– Что это значит? Что это за тон?
– спросила она.
– Объясните мне, что это значит?
Вы так изменились со вчерашнего дня. Я не понимаю вас…
– Вы меня не понимаете?..
– возразил Григорий Алексеич с ядовитою улыбкою, - может быть!
Но в эту минуту он взглянул на Наташу. Ее расстроенный вид, ее распухшие от слез глаза, ее бледность - все это вдруг поразило его.
"Какое же, однако, я имею право оскорблять ее?..
– подумал он.
– К тому же верить словам глупого лакея… Может быть, все это было не так. Он переврал". Григорий
Алексеич вдруг бросился к Наташе с чувством.
– Простите меня, - сказал он, - не слушайте меня, я сам не знаю, что говорю! я болен.
– И он в отчаянии судорожно ломал свои руки, как нервическая женщина.