Роковая любовь

На кухне Виктор поставил на поднос два фужера и насыпал в вазочку орехов. Перед тем как выйти, он проверил автоответчик, но тот был пуст. Значит, Виржини не перезвонила. Бутылка шампанского напомнила о ней? Он понимал, что поступил не слишком красиво, оставив ей позавчера лаконичное послание, но ему было настолько не по себе, что он не знал, надо ли говорить о большем. А может быть, стоило умолчать о его стычке с Пьером Батайе? Возможно, тот поехал к Виржини жаловаться или за утешением? Виктор здорово его отделал, удивляясь собственной агрессивности. Самому ему пришлось наложить три шва, но и Батайе был разукрашен так, что на него было страшно смотреть. Тем хуже для него.

Лишь бы он не воспользовался своим жалким видом, чтобы разжалобить ее. Лишь бы он не остался у нее на какое-то время...

Благодаря Лоре он узнал, что влечение к тому, с кем расстался, остается надолго. Если Виржини, порвав с Пьером, продолжала думать о нем так же часто, как он о Лоре...

У него вдруг возникло желание немедленно услышать голос Виржини. В худшем случае, если ее не окажется дома, он может оставить ей более теплое, более личное сообщение. Он уже взялся за телефон, как в кухню вошел Максим с бутылкой в руке.

– Ты хочешь, чтобы оно стало теплым? Обрати внимание, здесь тоже совсем неплохо, а снаружи очень много насекомых... Есть новости от Нильса?

– Есть, но не от него. По словам Лоры, он чувствует себя плохо.

– Она тебе звонила, чтобы говорить о нем? Ну и наглость!

Виктор пробурчал, глядя в укоризненную физиономию брата:

– А о ком ей еще говорить?

Не ответив, Максим откупорил шампанское и наполнил бокалы.

– Я думаю, нам нельзя больше тянуть, Вик. Мы должны решиться, потому что в эти выходные у мамы день рождения.

Последние слова окончательно вывели Виктора из равновесия. Обычно все три брата объединялись и покупали подарок, а неизменный семейный ужин проходил на улице Президьяль.

– Боже мой, ведь правда...– пробормотал он.– Получается, одно из двух – либо мы до этого говорим с папой, либо мы вообще ничего не говорим, как будто ничего никогда не знали.

– А ты что выбираешь? Виктор глубоко вздохнул:

– Откровенно говоря, я не чувствую себя поборником справедливости. По зрелом размышлении, я думаю, что лучше смолчать. Если правда всплывет наружу, никто ничего не выиграет. Папа уйдет, и его жизнь будет одинокой, он не в том возрасте, чтобы строить все заново. О маминой жизни и говорить не стоит.

– Значит, ты отпускаешь грехи?

– Маме? Не мне ее судить. Мы не можем ничего изменить и тем более исправить, Макс. Даже если она и добилась, чего хотела, она дорого за это заплатила с тех самых пор...

– Почему? Ты думаешь, она испытывает угрызения совести?

– Не знаю, может быть, и нет...

На самом деле Виктор не имел на этот счет никаких соображений. Очевидно, их мать была не такой женщиной, о которой можно сказать, что хорошо знаешь ее...

– Со своей же стороны,– добавил он,– мне не в чем ее упрекнуть. Да и тебе тоже.

– А Нильс? Ты думаешь, он согласится молчать?

И на этот вопрос Виктор не знал ответа, поэтому только беспомощно махнул рукой.

– Я ощущаю себя адвокатом дьявола, но в глубине души согласен с тобой. Мысль о том, чтобы отдать ее на расправу отцу, ужасает меня.

Реакцию их отца было трудно предугадать. Как он воспримет известие о том, что потерял тридцать лет жизни рядом с женщиной, которую принимал за святую, а она оказалась чудовищем?

– Это выше моих сил, честное слово,– проронил Виктор.– Давай сожжем этот блокнот, Макс!

Ломая головы, пытаясь найти решение, они, как минимум, пришли к одному заключению: надо спасти то, что можно спасти, иначе семья развалится.

– Сжечь его? Да... Но объясни мне прежде, почему мама сама этого не сделала? Она не могла забыть о нем, это совершенно невозможно! Платок, фотографии еще могут пройти, но в блокноте-то нет ничего анонимного, это исповедь.

– Торговец мебелью был высокого роста, и то с трудом его достал. Кто тебе сказал, что она не искала его повсюду? Я ведь тоже его не нашел, хотя думал, что перерыл все и везде.

– Нет. Вик. Если она спрятала его в том шкафу, она бы прекрасно об этом помнила. Думаю, что она, наоборот, не хотела его уничтожать. Как трофей.

– Платка было недостаточно?

– Платок – это ерунда. Ведь когда мы его нашли, мы ничего не поняли. А вот блокнот... Каким бы чудовищным ни был ее поступок, но он оказался самым важным, что она совершила в своей жизни. Может быть, она, сознательно или нет, не хочет смириться с тем, чтобы не оставить следа.

Подавленные, они обменялись долгим взглядом, потом Максим снова наполнил бокалы.

– Что бы мы ни сделали, будет казаться, что мы совершили ошибку. Даже если мы ошибемся, все-таки блокнот надо сжечь.

Виктор согласно кивнул, молча отпил шампанское и встал из-за стола. Оба брата прошли в гостиную и опустились перед камином, накладывая на подставку дрова.

– А ведь Нильсу мы сказали, что уже сделали это,– напомнил Максим.

– А если он все же расскажет папе?

– То, что может сказать он, будет не так страшно, как в действительности. Некоторые фразы такие отвратительные...

Виктор почувствовал на своем плече руку брата и услышал, как тот вышел из комнаты. Максим знал, где спрятан блокнот – они прятали его вместе, – и вернулся он очень скоро. Виктора охватила нервная дрожь. Он безвольно оторвал кусок газеты и подсунул под дрова. Хватило бы у него смелости без одобрения брата? Он пошарил в кармане джинсов и достал зажигалку.

– Надеюсь, мы не совершаем великую глупость? – пробурчал он сквозь зубы.

Пока он разжигал бумагу, начали потрескивать щепки. Он выпрямился, глядя на огонь, и вздрогнул, когда Максим вложил блокнот ему в руку.

– Отрывай по листочку, так надежнее.

Он вооружился щипцами, и Виктор начал отрывать страницы, роняя одну за другой в огонь. Помимо воли, его глаза впивались в строки, выхватывая отдельные слова. Нет, решительно, ни отец, ни младший брат не должны были прочесть эти признания Бланш, написанные с таким цинизмом. Да и сам он никогда больше не сможет смотреть на мать без чувства глубокой боли. Сумеет ли он взглянуть ей в глаза? Под конец он бросил в огонь черную обложку и увидел, как та скорчилась, прежде чем вспыхнуть.