Роман с куклой

Соня, сидя уже в купе, за толстым мутным стеклом, растерянно улыбнулась.

– Прощайте, Соня, – сказал он, зная, что девушка его не слышит. Потом, повинуясь какому-то внезапному порыву, прижался пальцами к вагонному стеклу, к которому с другой стороны была прислонена ее ладонь.

Раздался гудок, и поезд, тяжело громыхнув, сдвинулся с места. Несколько мгновений Митя шел, не отрывая руки от окна.

Потом постепенно поезд набрал скорость и быстро помчался вперед.

Митя остался на месте, смотря ему вслед – он был в таком состоянии, что не слышал, как за оградой надрывается оркестр.

«Мне все равно, что будет, – неожиданно пришла мысль. – Мне все равно… Что бы ни говорили люди, каких ужасов ни пророчили – я не отступлюсь. И пусть папаша ее хоть трижды богат и знаменит – тоже плевать. Она мне нужна, только она одна, и даже если придется умереть ради этого, я умру. И даже если я буду счастлив всего один лишь день…»

Он вернулся на дачу к сестре.

– Митя, что случилось? – встревожилась Нина. – На тебе лица нет…

– Ничего. Все в порядке. Макс!

– Что?

– Рита Вернель передает тебе привет.

* * *

Личико – бледное, словно светящееся изнутри, на скулах – нежнейший матовый румянец, прозрачные глаза – словно живые, темные мягкие кудри…

Ева пыталась сделать своего «Принца» смешным, но тот против ее воли выходил печально-прекрасным. Была, конечно, некая ирония в уголках его губ и издевка – в чрезмерной длине ресниц и чуть вывернутых ноздрях, но не более. Даже наоборот, таким он выглядел еще прекраснее, еще живее.

Тщетно Ева пыталась исправить свои ошибки, но потом плюнула на все (сколько можно возиться с одной куклой! Слишком много чести для Ярика!) и принялась кроить костюм. Работа подходила к завершающей стадии.

Так они и жили с Михайловским – тот в одной из комнат работал над своим романом, а она в другой – творила кукол.

Хозяйством, как и в бытность Михайловского холостяком, занималась все та же почтенная пожилая тетенька из ближайшей деревни, которой не хватало ее учительской пенсии.

В один из осенних скучных дней, когда бабье лето уже закончилось, а до настоящих холодов было еще далеко, в пересменке нудных, затяжных дождей пришел к ним Толя Прахов. В последнее время он заглядывал к Михайловским часто, словно его магнитом туда тянуло.

– Добрый день, Ева… Все работаешь? – Он оставил мокрый зонтик у дверей, снял с себя болоньевый плащ.

– Здравствуй, Толик… Да, как видишь!

– У меня есть несколько антикварных кукол, середина девятнадцатого века. А также расходятся очень хорошо, между прочим. Моя лавка в одном из переулков Арбата – ты, Ева, как-нибудь загляни туда. Это интересно.

– Ладно, Толик… – Ева на широком столе усердно кромсала черный атлас на отделку костюма «Принца».

Ее новый родственник сел в плетеное кресло у окна, сложил на коленях руки. «Какой-то у Даньки странный братец… – покосилась Ева на гостя. – Вроде не старый, а выглядит как старик – почти ровесником своей матери, Веры Ивановны! Сколько же ему лет?.. А, Даниил говорил – на год его младше… Значит, Толику всего тридцать восемь!»

– Как тебе семейная жизнь? Не ругаетесь?

– Бывает… – засмеялась она, одним движением сбрасывая на пол обрезки ткани, и принялась строчить на швейной машинке. – И всегда – из-за какой-нибудь ерунды! Но ничего, потом очень быстро миримся.

– Да, медовый месяц… – кисло улыбнулся Прахов и пригладил ладонью торчащие над залысинами волосы. – Я бы на месте Даниила не стал на тебя обижаться.

– Да он и не обижается!

Ева вывернула ткань на лицевую сторону, сколола детали булавками – все быстро, стремительно, почти неуловимо! – принялась строчить лацканы.

– Боже, да это курточка… – поразился Прахов.

– Не курточка, а фрак. Должен же мой «Принц» быть во что-то одет!

– Твой принц… – с улыбкой повторил тот. – Ты сама как принцесса. У меня есть одна дивная гравюра восемнадцатого века. Неизвестный художник – но техника исполнения, игра красок! Девушка на тебя очень похожа. Я тебе подарю.

– Господи, Толик, ты и так нам много всего на свадьбу подарил! – отмахнулась Ева.

– Есть женщины, для которых ничего не жалко.

– Ты обо мне? Спасибо! Но лучше б ты женился и своей жене делал подарки… – Ева на правах родственницы позволяла себе быть бесцеремонной. – Ты был когда-нибудь женат?

– Нет.

– Бедняжка! – усмехнулась Ева. – Слушай, а как тебе Ива? Она, кстати, обещала сегодня ко мне зайти…

– Ива? А что – Ива?..

– Тоже одинокая. Очень порядочная. Не уродина. Что тебе еще надо?

– Мне надо очень много, – задумчиво произнес Прахов, медленно скользя по Еве взглядом. – Мне не нужна, как ты выражаешься, «не уродина». Это вроде как – «ни рыба ни мясо». Мне нужна красавица. От которой бы голова кружилась… И в которой был бы огонь. Вот ты – огонь. Кто ты по гороскопу?

– Толя, я в эту чепуху не верю. Ты мужик, и ты тем более не должен верить в гороскопы! – категорично заявила Ева.

– Тук-тук, все дома?.. – В дверь осторожно просунулась Ивина голова. – Меня Валентина Кирилловна впустила.

Валентиной Кирилловной звали экономку Михайловских.

– Ива, заходи! Мы тут как раз тебя обсуждаем… – засмеялась Ева.

– Меня? – Огромные Ивины глаза стали испуганными, растерянными. Она скользнула в комнату. – Можно, я пальто не буду снимать? Все время мерзну…

– Да ради бога!

Ива, как всегда, была безобразно одета – в бесформенное серое пальто со стоячим воротником, в котором ее и так не слишком длинная шея совершенно терялась, темно-зеленое шерстяное платье неправильной длины – оно должно было быть или короче, или радикально до пят, плотные колготы белесо-бежевого цвета. Ева вздохнула – ей уже в который раз захотелось собственноручно переодеть Иву. Ну должен же быть у человека хоть какой-то вкус! А эта допотопная, чрезмерно «правильная» стрижка…

– Так о чем вы говорили? – неловко улыбаясь, переспросила Ива.

– Я сватала тебя за Толю.

Ива дернулась, часто заморгала.

– А что такого? – Ева защелкала ножницами, отрезая лишнее от костюма. – По-моему, вы подходите друг другу!

В комнату вошел Михайловский.

– Ой, Даня! Мы не слишком тут шумим?

– Нет, все в порядке. – Он пожал руку брату.

– Что, Даниил Петрович, все пишешь? О Колчаке?

– Ага. Как раз описываю Сибирь того времени.

Ива заерзала, не отрывая от Михайловского глаз.