Роман с куклой

– …У нас тут раньше проселочная дорога была, – рассказывал Еве Федор, труся рядом на гнедом жеребце. – К монастырю она вела нашему, староверческому. А в тридцатые годы, значит, монастырь разрушили. Монахам паспорта дали и заставили работать в миру. Кто-то не захотел, ушел еще глубже в тайгу, но все равно – то рыбаки, то охотники натыкались на упрямцев. А кто наткнется, тот обязан был об этом донести!

– Зачем?

– Ну как? Не положено было жить по своей воле! А после того к староверам засылали человека, который говорил, что хочет уйти от мира, принять крещение и жить с ними. Староверы давали ему испытательный срок, говорили, когда будет назначено крещение. А человек исчезал! Опосля приходили люди, которые забирали всех в лагеря… Не, нам сейчас грех жаловаться, нашу веру теперича никто не трогает! Да, вспомнил – Петрович твой церковью в Синичке интересовался. Церковь там Николая Чудотворца есть – но она не нашей, а вашей веры – новой…

У Евы голова кругом шла, она ничего не понимала – ни в старой, ни в новой вере, и чем одна от другой отличается. Был бы Даниил, он бы все ей растолковал…

– Ну вот, была тут дорога, а теперь нету… Только на лошадях и можно проехать, а иначе никак! Тропинка вон как скачет, то вверх, то вниз: внизу болота и лужи, а вверху сплошной лес… А вот там, за осинками, – узкоколейка, – указал Федор. – Раньше чуть не до города шла, честное слово! Это ж только гадать можно, как ее люди прокладывали, ценой скольких жизней! Она положена по непроходимым болотам – беспрерывная каменная насыпь высотой в два, а то и в три метра. Узкоколейка через несколько деревень проходит, а Синичка – самая последняя из них. Потом тебе пехом идти придется – ты учти это, молодка…

– Ничего, справлюсь! – бодро воскликнула она.

Лошади вышли из осинника, и только тогда Ева узрела собственными глазами эту самую узкоколейку – нечто вроде железной дороги. Но дрезина – то, на чем надо было ехать по этой дороге, – вызвала у Евы оторопь.

Небольшая деревянная платформа на колесиках и с мотором. Без кресел, без бортов – того и гляди, что свалишься вниз на повороте!

Перевозчик – глухонемой мужик с бледным и равнодушным лицом скопца, брал с желающих прокатиться деньги. Цена была копеечной, но риск… Кроме Евы, желающих было немного – хмурая рябая тетка с подбитым глазом, везущая в корзинке петуха, старик, невыносимо пахнущий каким-то особым, сельским запахом (кислой овчиной, что ли?), и древняя старуха, которой тоже надо было в Синичку. Она зыркнула на Еву подозрительно и, растолкав всех острыми локтями, шустро закарабкалась на платформу, заняв самое удобное место.

– Поехали, что ли! – раздраженно закричала тетка с подбитым глазом. – Не век же нам тут куковать, ирод…

«Ирод» завел мотор. «Эта штука будет посильнее «американских горок», – вцепившись в какую-то железку, невольно подумала Ева. И еще подумала – подобный вид транспорта в любом другом месте давно бы запретили, уж больно он был опасен! Никакой страховки, никакой техники безопасности…

Первой сошла тетка с петухом. Потом – старик. Дышать сразу же стало легче. «Ирод» снова завел мотор – но в нем что-то чихнуло, сверкнули искры…

– Починять будет… Энто на€долго! – заметила оставшаяся старуха и тут же улеглась на бок. Через минуту она уже сладко похрапывала. Ева достала из своего рюкзака книгу – «Белый адмирал» (автор Д.П. Михайловский, твердый переплет, суперобложка, год издания – нынешний) и углубилась в чтение.

«К населению России, от 18 ноября 1918 года. Всероссийское Временное Правительство распалось. Совет Министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу русского флота Александру Колчаку. Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю: я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии для победы над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру. Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам…»

* * *

Четырнадцатого ноября Омск пал.

На башне бывшего здания Совета министров взвился красный флаг.

Белые войска отступали на восток, надеясь там найти для себя спасение – туда шла вереница из эшелонов. Служащие военных и гражданских учреждений, военные – все двигались в одном направлении. Этой же дорогой бежали иностранные войска – чехословацкие, румынские, польские… Огромная, растянувшаяся на сотни километров масса объятых страхом людей убегала, а за ней неумолимо, словно рок, двигалось войско красных.

На одном из перегонов вагон, в котором ехал Митя, обстреляли. Он был ранен – легко, в руку, и поначалу весьма наплевательски относился к «какой-то там царапине».

Тем более что небольшому отряду приближенных к Верховному правителю людей (в том числе и ему, Мите) была поручена некая миссия.

Они выгрузились на одном из полустанков, где стояло уже несколько саней, запряженных лошадьми. И далее обоз направился своим путем, неизвестным тем, кто остался вместе с основной частью беженцев. Лишь Александр Васильевич, продолжавший свой путь в Иркутск, был в курсе происходящего – куда и зачем двигался отделившийся обоз.

Хотя зима в этом году началась поздно и довольно долго сибирские реки не замерзали, холода стояли до тридцати градусов.

Во время остановок Митя пытался писать на клочках бумаги – по сложившейся у него уже давно привычке.

Он описывал Соне Венедиктовой каждый свой шаг, тем самым поддерживая иллюзию непрерывного с ней общения. Митя не мог не делать этого – иначе у него пропало бы всякое желание жить.

Обоз полз вперед, оставляя за собой мертвых – тех, кто не выдержал этого перехода.

Но не мороз, который Митя так не любил, а нечто другое стало угрожать его жизни.

– Слушай, Макс, – однажды он обратился к своему товарищу, когда они тряслись на санях по снежной дороге. – Кажется, у меня началось заражение крови…

– Ты шутишь? – мрачно спросил Макс, похожий на Деда Мороза – борода на его лице заиндевела. С начала отступления Макс Эрден решительно перестал бриться.

– Делать мне больше нечего… Я не знаю, может, и обойдется, – тихо ответил Митя. – Но, во всяком случае, я должен сделать кое-какие распоряжения.

– Какие еще распоряжения?! – пришел в бешенство Макс. – Алиханов, скотина, только попробуй у меня сдохнуть! Сейчас будет привал, костер разведем, чай… Мы уже почти на месте – выполним задание, а назад возвратимся налегке.

– Макс, не надо! – выдохнул Митя, и белый парок от его дыхания растворился в морозном прозрачном воздухе. – Лучше выслушай меня. Вот эти бумаги, что у меня в планшете, – это письма Соне. Их сожги, особенно последние. Там я много чего лишнего понаписал, не дай бог они попадут в чужие руки…

– Митя! – с тоской заныл Эрден.

– Молчи, – с мрачным упрямством перебил его тот. – Все плохо, все катится к черту – разве ты это не понимаешь?.. Письма ты сожги, но… – Он замолчал, мучительно пытаясь собраться с мыслями. – …Я в это не верю, но если когда-нибудь тебе удастся свидеться с Соней, скажи ей… В общем, скажи ей, что мои последние мысли были только о ней. И о том, как было бы хорошо, если бы…

Митя не стал договаривать, но Макс прекрасно его понял. Как было бы хорошо, если бы не было этой войны, расколовшей страну на два лагеря.