Роман с куклой

– Помнишь, мы ходили с тобой на охоту – тогда, на предпоследнем курсе? – вдруг улыбнулся Митя. – И гадалка нагадала мне, что будет у меня только один счастливый день… Помнишь? Так вот, все оказалось правдой. Но я не жалею. Он стоил того…

Эрден отвернулся.

– Слушай, Макс… – толкнул его Митя здоровой рукой. – А тут, наверное, хорошо летом. Красиво. Лес, Байкал вон вдали…

– Наверное, – угрюмо буркнул Макс, продолжая глядеть в сторону.

– Я убивал, и теперь настала моя очередь умереть.

– Да замолчи ты! И так тошно…

Остаток дороги они молчали, а к вечеру, когда обоз уже прибыл к конечной цели своего путешествия, Митя Алиханов окончательно убедился, что обратно он не вернется.

…Тем временем эшелон, в котором ехали остатки Белой гвардии с союзниками, подъезжал к Иркутску.

Колчак не знал, что город был уже фактически во власти большевиков. Не знал он также и того, что союзники (в основном французы и чехи), желая спасти свою жизнь и спокойно выехать из страны, договорились с большевиками о его выдаче.

Уже на подъезде к Иркутску в адмиральский вагон под видом охраны спокойно сел небольшой отряд красных. Командир его, Буров, держал в кармане листок с ультиматумом следующего содержания, предназначавшийся для союзников: «Господа интервенты! Мы, красные партизаны, шахтеры, истинные хозяева Восточной Сибири, вас предупреждаем:

1) Если с вашей стороны в момент ареста Колчака и его свиты и конфискации «русского золотого запаса» будет оказана защита Колчака и последует вооруженное сопротивление, то у нас хватит силы и средств, чтобы призвать господ интервентов к порядку…

2) Шахтеры Черембасса за нарушение нейтралитета не дадут вам ни фунта угля, будут взорваны железнодорожные мосты на реках Сибирской Оке, Унге, Сибирской Белой и Китой.

3) …Чехи, поляки, японцы, британцы, итальянцы и французы будут объявлены нами от имени РСФСР вне закона и не получат угля для следования в своих эшелонах к берегам Великого океана, и всеми средствами мы воспрепятствуем продвижению на Восток ваших эшелонов…»

Окружавшие Колчака люди, его личный конвой, сбежали к большевикам – адмирал остался один. Бежать он не захотел, молча покорился судьбе.

В Иркутске Колчака, нескольких оставшихся офицеров его армии и Анну Тимиреву, добровольно решившую остаться с адмиралом, арестовало революционное правительство города, и все они были отправлены в тюрьму.

До начала февраля Чрезвычайная Следственная Комиссия вела допросы, а шестого февраля Колчака расстреляли – за пределами города, у устья реки Ушаковка, при впадении ее в Ангару. Тело Колчака спустили в прорубь. Так адмирал ушел в свое последнее плавание…

Но Митя Алиханов этого уже не узнал.

* * *

Сначала он долго плавал в каком-то густом, липком, противном тумане и все искал выход. Вернулась боль, но хуже боли были именно эти метания воспаленного мозга… Иногда он приходил в себя.

– Даниил Петрович, миленький, вам лучше? – жалостно спрашивала его курносая веснушчатая девушка, имени которой он никак не мог вспомнить. Девушка была рядом не всегда – она куда-то уходила, и тогда Михайловский оставался один. Особенно неприятными были ночные пробуждения, когда глаза натыкались только на черноту, в которой время от времени вспыхивали радужные салюты. Тогда он звал кого-то – то ли эту курносую девушку, то ли еще кого-то… Он произносил чье-то имя, а потом, спустя мгновение, почему-то забывал его.

Тем не менее Михайловский понимал, что умирает, что положение его очень серьезно. Он чувствовал смерть – она черной тенью сидела в изголовье, холодная и равнодушная, и терпеливо ждала, когда он перестанет дышать. Умирать было совсем не страшно: смерть, хоть и была весьма неприятной дамой, но дарила облегчение и покой. Дарила свободу.

Он искал выход в тумане, и выходом была смерть. Был и другой выход, но дорога к нему была дольше, сложнее, запутанней – как уже упоминалось, Михайловский не особенно стремился к нему. Проще умереть, чем искать его! Кто бы посоветовал, что ли, куда ему, Михайловскому, идти, как вырваться на свободу из этого бессмысленного, скучного мира…

А потом произошло следующее – кто-то в его виртуальных метаниях обнял его, потянул за собой, и чье-то теплое дыхание защекотало ему шею. Кто это был – Михайловский не знал, но чувствовал, что это был кто-то очень знакомый… Даже как будто родной?.. И этот человек повлек его за собой – настойчиво, упрямо. «Ну ладно, будь что будет!» – лениво подумал Михайловский, отдался воле своего неведомого спасителя и очнулся. Вернее – вынырнул из своего утомительного забытья. Но вынырнул в жизнь, а не в смерть.

– Даниил Петрович! – улыбнулась Тоня. – В себя пришли! Ну слава богу…

Он приподнял голову, огляделся – все та же охотничья избушка с закоптелыми стенами, окна-бойницы, грубая самодельная мебель…

– Которое сегодня число?

– Да уж двадцать третье июля! – Она села рядом, осторожно погладила ему лицо.

Михайловский с трудом поднял правую руку и тоже прикоснулся к своему лицу. Борода…

– Лежите тихонько, я вам сейчас повязки сменю. – Она ловко отодрала от его раны бинты. – Очень хорошо… Я говорю – хорошо заживает! – и принялась накладывать чистый бинт. – Так, чуть-чуть повернитесь… Ага, вот… Я и антибиотики вам колола – медсестра как-никак!

Она управлялась с ним довольно бойко, и скоро Михайловский снова удобно расположился на набитых сеном подушках.

– Да, мне очень повезло… – слабо выдохнул он. – Спасибо, Тоня. Только ужасно стыдно!..

– Ничего… – Она поднесла ему отвар из трав – теплый, он еще дымился. – Пейте!

– Послушай, Тоня… Кто-нибудь знает?

– О чем? О вас? Нет! – Она засмеялась печально. – Оно и лучше, Даниил Петрович… Все думают, что вы умерли. Погибли. Я куртку вашу и бейсболку еще тогда взяла и возле болота оставила – ну, как будто вы утонули. Если б я этого не сделала, Телятников вас искать дальше бы стал. А так… Я к вам каждый день сюда бегала – никто и не догадался.

– А… а отец твой?

Тоня пожала плечами.

– Да его весь день, до ночи, дома не бывает! И вообще, он в мои дела не вмешивается! Может, и знает, – тихо закончила она. – Иногда проще сделать вид, что ничего не знаешь. Вы еще недельку-другую тут полежите, а я потом вас в город потихоньку отвезу.

«Значит, все думают, что я погиб… – подумал Михайловский. – Интересное положение! А в Москве об этом знают?..»

– Вы теперь выздоровеете совсем, Даниил Петрович! – Тоня взяла его за руку. – Я по глазам вижу. Они у вас раньше мутные-мутные были, а теперь заблестели. По глазам всегда определить можно – будет человек жить или нет.