Ромовый дневник

Завтрак состоял из гамбургера и яичницы. Когда я приехал в Сан-Хуан, меню Эла включало в себя только пиво, ром и гамбургеры. Такой завтрак оказывался весьма легковесным, и я не раз надирался к тому времени, как надо было идти на работу. Однажды я попросил Эла сообразить немного яичницы и кофе. В первый раз он отказался, но, когда я попросил снова, сказал, что попробует. Теперь на завтрак подавали яичницу из одного яйца с гамбургером и кофе вместо рома.

– Ты здесь навсегда? – спросил я.

Шено улыбнулась.

– Не знаю. С работы в Нью-Йорке я уволилась – Она подняла глаза к небу. – Я просто хочу быть счастлива. С Фрицем я счастлива – поэтому я здесь.

Я задумчиво кивнул.

– Звучит разумно.

Шено рассмеялась.

– Это не надолго. Надолго ничего не бывает. Но сейчас я счастлива.

– Счастлива, – пробормотал я, пытаясь удержать это слово в уме. Но это было одно из тех слов, вроде Любви, значение которых я всегда не вполне понимал. Большинство людей, постоянно имеющих дело со словами, не слишком в них верят, и я не исключение. Особенно мало я верю в большие слова вроде Счастливый, Любимый, Честный и Сильный. Они слишком размыты и относительны, когда сравниваешь их с резкими, гадкими словечками вроде Подлый, Дешевый и Фальшивый. С этими словами я чувствую себя легко и свободно, ибо они тощие и запросто лепятся на место, а большие слова тяжелы – чтобы наверняка с ними сладить, нужен или священник, или кретин.

Я не был готов клеить какие бы то ни было ярлыки к Шено, поэтому постарался сменить тему.

– А над каким рассказом он работает? – спросил я, предлагая ей сигарету.

Шено покачала головой.

– Все над тем же, – ответила она. – Он так с ним намучился – с этой ерундой про пуэрториканцев, которые уезжают в Нью-Йорк.

– Черт возьми, – выругался я. – Я думал, он его давно закончил.

– Нет, – сказала Шено. – Ему всё давали новые задания. Но теперь этот рассказ должен быть закончен сегодня – этим он сейчас и занимается.

Я пожал плечами.

– Напрасно он так беспокоится. Одним рассказом меньше, одним больше – для этой паршивой газетенки особой разницы не будет.

Часов через шесть я выяснил, что разница все же существовала, хотя и не в том смысле, какой имел в виду я. После завтрака я прогулялся с Шено до банка, а потом направился на работу. Было уже шесть часов, когда Йемон вернулся оттуда, где он весь день находился. Я кивнул ему, затем с умеренным любопытством понаблюдал, как Лоттерман подзывает его к столу.

– Хочу поговорить с тобой насчет того рассказа про эмиграцию, – сказал Лоттерман. – Что ты, черт возьми, пытаешься на меня свалить?

Йемон явно удивился.

– Вы о чем?

Лоттерман вдруг перешел на крик.

– Я о том, что у тебя ни черта не выходит! Ты три недели его мусолил, а теперь Сегарра говорит, что он никчемный!

Лицо Йемона побагровело, и он наклонился к Лоттерману, словно собираясь схватить его за горло.

– Никчемный? – тихо переспросил он. – Почему это он… никчемный?

Таким рассерженным я Лоттермана еще не видел, но Йемон смотрелся так угрожающе, что он мигом сменил тон – самую малость, но все же заметно.

– Послушай, – сказал он. – Я плачу тебе жалованье не за журнальные статьи. О каком таком черте ты думал, когда сдавал двадцать шесть страниц текста?

Йемон еще подался вперед.

– Разбейте его на части, – ответил он. – Не обязательно все сразу печатать.

Лоттерман рассмеялся.

– Вот, значит, как? Хочешь, чтобы я запустил сериал? Не иначе, на Пулицеровскую премию замахиваешься! – Он встал из-за стола и снова повысил голос. – Вот что, Йемон! Когда мне понадобится сериал, я попрошу сериал! Или ты такой тупой, что этого не понимаешь?

Теперь уже все за этим наблюдали, и мне казалось, что Йемон вот-вот разнесет зубы Лоттермана по всему отделу новостей. Когда он заговорил, я поразился его спокойствию.

– Послушайте, – резко произнес он, – ведь вы просили рассказ о том, почему пуэрториканцы покидают Пуэрто-Рико? Так?

Лоттерман вылупил на него глаза.

– Ну вот, я неделю над ним работал. Вовсе не три, если вы вспомните другой мусор, который вы мне отгружали. И теперь вы орете, что он получился в двадцать шесть страниц длиной! Черт побери, да он должен был быть в шестьдесят страниц длиной! Напиши я рассказ, который мне хотелось написать, вас бы мигом выкинули из этого городишки за его публикацию!

Лоттерман, похоже, засомневался.

– Что ж, – начал он после паузы, – если тебе приспичило написать шестидесятистраничный рассказ, это твое дело. Но если ты хочешь у меня работать, нужно будет сделать из этого рассказ в тысячу слов для завтрашней утренней газеты.

Йемон едва заметно улыбнулся.

– Такую работу очень классно Сегарра делает – почему вы не хотите, чтобы он сжал мой рассказ?

Лоттерман надулся, как жаба.

– О чем ты болтаешь? – заорал он. – Хочешь сказать, ты не станешь этого делать?

Йемон снова улыбнулся.

– Я тут вот о чем подумал, – проговорил он. – Вам никогда голову не сворачивали?

– Это еще что? – рявкнул Лоттерман. – Я верно расслышал? Ты грозился мне голову свернуть?

Йемон улыбнулся.

– Никогда не знаешь заранее, когда тебе свернут голову.

– Боже милостивый! – воскликнул Лоттерман. – Ты, Йемон, совсем спятил – за такие разговоры в тюрьму сажают!

– Ага, сажают, – отозвался Йемон. – А головы все равно СВОРАЧИВАЮТСЯ! – Он произнес это громогласно и, не сводя глаз с Лоттермана, изобразил неистовый жест, будто откручивал ему голову.

Теперь Лоттерман не на шутку встревожился.

– Ты псих, Йемон, – нервно выговорил он. – Пожалуй, тебе лучше уволиться – прямо сейчас.

– Ну уж нет, – быстро откликнулся Йемон. – Невозможно – я слишком занят.

Лоттермана начало трясти. Я знал, что он не хочет увольнять Йемона, потому что тогда ему пришлось бы выплатить месячное выходное пособие. После недолгой паузы он снова сказал:

– Да, Йемон, думаю, тебе лучше уволиться. Ты и сам этой работой не очень доволен – почему бы тебе не уйти?

Йемон рассмеялся.

– Я очень даже доволен. Почему бы вам меня не уволить?

Последовала напряженная тишина. Мы все ждали следующего хода Лоттермана, увлеченные и немного озадаченные происходящим. Поначалу ожидалась всего-навсего очередная лоттермановская тирада, но маниакальные реплики Йемона придали сцене странный и буйный оттенок.

Лоттерман какое-то время молча на него пялился, явно нервничая больше обычного, а затем повернулся и ушел в свой кабинет.

Я откинулся на спинку стула, ухмыляясь Йемону, – и тут услышал, как Лоттерман выкликает мою фамилию. Демонстративно разведя руками, я не спеша поднялся и прошел в его кабинет.