Россия в концлагере

–  Теперь старого режима нету, так можно про него что угодно говорить. Правящим классам, конечно, очень неплохо жилось, зато трудящийся народ…

Акульшин угрюмо кашлянул.

–  Трудящийся народ, - сказал он, не отрывая глаз от печки, - трудящийся народ по лагерям не сидел и с голодухи не дох. А ход был, куда хочешь. Хочешь на завод, хочешь в университет.

–  Так ты мне еще скажешь, что крестьянскому парню можно было в университет пойти?

–  Скажу. И не то еще скажу. А куда теперь крестьянскому парню податься, когда ему есть нечего? В колхоз?

–  А почему же не в колхоз?

–  А такие, как ты, будут командовать?
– презрительно спросил Акульшин и не дожидаясь ответа, продолжал о давно наболевшем.

– На дураках власть держится. Понабрали дураков, лодырей, пропойц, вот и командуют. Пятнадцать лет из голодухи вылезть не можем.

–  Из голодухи? Ты думаешь, городской рабочий не голодает? А кто эту голодуху устроил? Саботируют, сволочи, скот режут, кулачье…

–  Кулачье?
– усы Акульшина встали дыбом.
– Кулачье! Это кулачье-то Россию разорило? А? Кулачье, а не товарищи-то ваши с револьверами и лагерями? Кулачье? Ах ты, сукин ты сын, сопляк.
– Акульшин запнулся, как бы не находя слов для выражения своей ярости.
– Ах ты, сукин сын, выдвиженец.

Выдвиженца Пиголица вынести не смог.

–  А вы, папаша, - сказал он ледяным тоном, - если пришли греться; так грейтесь, а за выдвиженца можно и по морде получить.

Акульшин грозно поднялся с табуретки.

–  Это ты… по морде… - и сделал шаг вперед. Вскочил и Пиголица. В лице Акульшина была неутолимая ненависть ко всякого рода активистам, а в Пиголице он не без некоторого основания чувствовал нечто активистское. Выдвиженец же окончательно вывел Пиголицу из его и без того весьма неустойчивого нервного раздражения. Термин «выдвиженец» звучит в неофициальной России чем-то глубоко издевательским и по убойности своей превосходит самый оглушительный мат. Запахло дракой. Юра тоже вскочил.

–  Да, бросьте вы, ребята.
– начал было он. Однако, момент для мирных переговоров оказался не подходящим. Акульшин вежливо отстранил Юру, как-то странно исподлобья уставился на Пиголицу и вдруг схватил его за горло. Я, проклиная свои давешние уроки джиу-джитсу, ринулся на пост миротворца. Но в этот момент дверь кабинки раскрылась и оттуда» как deus ex machina, появились Ленчик и Середа. На все происходящее Ленчик реагировал довольно неожиданно.

–  Ура!
– заорал он.
– Потасовочка! Рабоче-крестьянская смычка! Вот это я люблю. Вдарь ему, папаша, по заду! Покажи ему, папаша!

Середа отнесся ко всему этому с менее зрелищной точки зрения.

–  Эй, хозяин, пришел в чужой дом, так рукам воли не давай. Пусти руку. В чем тут дело?

К этому моменту я уже вежливо обжимал Акульшина за талию. Акульшин опустил руку и стоял, тяжело сопя и не сводя с Пиголицы взгляда, исполненного ненависти. Пиголица стоял, задыхаясь, с перекошенным лицом.

–  Тааак.
– протянул. он.
– Цельной, значит, бандой собрались. Тааак.

Никакой «цельной банды, конечно и в помине не было. Наоборот, в сущности все стали на его, Пиголицы, защиту. Но под бандой Пиголица разумел, видимо, весь «старый мир», который он когда-то был призван разрушать, да и едва ли Пиголица находился в особенно вменяемом состоянии.

–  Тааак.
– продолжал он.
– По старому режиму, значит, действуете.

–  При старом режиме, дорогая моя пташечка Пиголица, - снова затараторил Ленчик, - ни в каком лагере ты бы не сидел, а уважаемый покойничек, папаша твой то есть, просто загнул бы тебе в свое время салазки, да всыпал бы тебе, сколько полагается.

«Салазки» добили Пиголицу окончательно. Он осекся и стремительно ринулся к полочке с инструментами и дрожащими руками стал вытаскивать оттуда какое-то зубило. «Ах, так салазки - я вам покажу салазки». Юра протиснулся как-то между ним и полкой и дружественно обхватил парня за плечи.

–  Да брось ты, Сашка. Брось. Не видишь, что ли, что ребята просто дурака валяют, разыгрывают тебя.

–  Ага, разыгрывают. Вот я им покажу розыгрыш, - зубило было уже в руках Пиголицы.

На помощь Юре бросились Середа и я.

–  Разыгрывают. Осточертели мне эти розыгрыши. Всякая сволочь в нос тыкает: дурак, выдвиженец, грабитель. Что, я грабил тебя?
– вдруг яростно обернулся он к Акульшину.

–  А что не грабил?

–  Послушай, Саша, - несколько неудачно вмешался Юра.
– Ведь и в самом деле грабил. На хлебозаготовки ведь ездил.

Теперь вся ярость Пиголицы обрушилась на Юру:

–  И ты тоже! Ах ты, сволочь! А тебя пошлют, так ты не поедешь? А ты на каком хлебе в Берлине учился? Не на том, что я на заготовках грабил?

Замечание Пиголицы могло быть верно в прямом смысле, и оно безусловно было верно в переносном. Юра сконфузился.

–  Я не про себя говорю. Но ведь Акульшину-то от этого не легче, что ты не сам, а тебя посылали.

–  Стойте, ребята!
– сказал Середа.
– Стойте! А ты, папашка, послушай. Я тебя знаю. Ты в третьей плотницкой бригаде работал?

–  Ну, работал, - как-то подозрительно ответил Акульшин.

–  Новое здание Шизо строил?

–  Строил.

–  Заставляли?

–  А что я по своей воле здесь?

–  Так, какая разница? Этого паренька заставляли грабить тебя, а тебя заставляли строить тюрьму, в которой этот паренек сидеть, может, будет. Что, своей волей мы все тут сидим? Тьфу!
– свирепо сплюнул Середа.
– Вот, мать вашу, сукины дети. Семнадцать лет Пиголицу мужиком по затылку бьют, а Пиголицей из мужика кишки вытягивают. Так еще не хватало, чтобы вы для полного комплекта удовольствия еще друг другу в горло по своей воле вцеплялись. Ну и дубина народ, прости Господи! Заместо того, чтобы раскумекать, кто и кем вас лупит, не нашли другого разговору, как друг другу морды бить. А тебе стыдно, хозяин. Старый ты мужик, тебе уж давно пора понять.

–  Давно понял, - сумрачно сказал Акульшин.

–  Так чего же ты в Пиголицу вцепился?

–  А ты видал, что по деревням твои Пиголицы делают?

–  Видал. Так, что? Он по своей воле?

–  Эх, ребята, - снова затараторил Ленчик.
– Не по своей воле воробей навоз клюет. Конечно, ежели потасовочка по-хорошему, от доброго сердца, отчего же и кулаки не почесать? А всамделишно за горло цепляться никакого расчету нет.

Юра за это время что-то потихоньку втолковывал Пиголице,

–  Ну и хрен с ними, - вдруг сказал тот.
– Сами же, сволочи, все это устроили, а теперь мне в нос тычут. Что, я революцию подымал? Я советскую власть устраивал? А теперь, как вы устроили, так я буду жить. Что, я в Америку поеду? Хорошо этому, - Пиголица кивнул на Юру.
– Он всякие там языки знает, а я куда денусь? Если вам всем про старый режим поверить, так выходит, просто с жиру бесились, революции вам только не хватало. А я за кооперативный кусок хлеба, как сукин сын, работать должен. А мне чтобы учиться, так последнее здоровье отдать нужно, - в голосе Пиголицы зазвучали нотки истерики.
– Ты что меня, сволочь, за глотку берешь?
– повернулся он к Акульшину.
– Ты что меня за грудь давишь? Ты, сукин сын, не на пайковом хлебе рос, так ты меня, как муху, задушить можешь. Ну и души, мать твою. Души!
– Пиголица судорожно стал расстегивать воротник своей рубашки, застегнутой не пуговицами, а веревочками. Нате, бейте, душите, что я дурак, что я выдвиженец, что у меня сил нету, нате, душите…