Россия. История успеха. После потопа

России не удалось преодолеть свое расщепленное сознание – видимо, на это уйдут десятилетия. Хороший пример. Начиная с 1990 г. у нас, как считается, проведена массовая реабилитация жертв тоталитарного режима – но не борцов против тоталитарного режима! Несмотря на все официальные осуждения тоталитаризма! Логика реабилитации была такова: если кто-то получил свой приговор как шпион, вредитель, «подкулачник», саботажник, диверсант и т. д., а на самом деле таковым не был, он подлежал реабилитации («необоснованная репрессия»). Если же он действительно боролся против тоталитарной власти, то реабилитации не подлежал. Удостоившиеся торжественного перезахоронения в Донском монастыре генералы Деникин и Каппель ни в коем случае не были бы реабилитированы, если бы их жизнь закончилась (предсказуемым образом) в СССР.

Эту коллизию никак не удается преодолеть. Более того, ее логике подчинились даже потомки Романовых, требовавшие реабилитировать царскую семью. Генеральная прокуратура России отказывала в этом, настаивая (и тут с ней можно было согласиться), что царская семья была убита «группой лиц» – т. е. попросту бандитской шайкой. Но давление было таково, что Президиум Верховного суда РФ все же объявил царскую семью реабилитированной. Эта уступка означает легитимацию задним числом самозваного бессудного органа, причем с единственной целью: объявить вынесенный им «приговор» необоснованным, а Романовых – чистыми перед советской властью [53] .

53

И почему в таком случае не были реабилитированы расстрелянные вместе с царской семьей врач Евгений Боткин, повар Иван Харитонов, слуга Алоизий Трупп, горничная Анна Демидова? Понятно, что они не нуждаются в реабилитации Верховного суда РФ: их канонизировала Русская зарубежная православная церковь, они погребены в Петропавловском соборе рядом с русскими императорами, но все же, чисто теоретически, – почему?

Романовы нуждались в реабилитации не больше, чем Колчак, Унгерн, Щастный или Щегловитов. Щастный, впрочем, реабилитирован; не прекращаются попытки добиться реабилитации А. В. Колчака. Трудно не согласиться с омским губернатором Леонидом Полежаевым, сказавшем года три назад, что Колчака «время реабилитировало, а не военная прокуратура».

К сожалению, избежала судебного и официального осуждения сама тоталитарная утопия, режим «профессиональных устроителей всеобщего счастия на земле» (Бунин), и это еще долго будет искривлять жизнь российской нации. Какой-то коммунистический юрист, выступая по телевидению, уверял, что такое осуждение невозможно хотя бы потому, что слово «тоталитарный» – не юридический термин, «это слово журналистское, и в официальных документах вы его не найдете». Естественно, врал. Закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г. (№ 1761-1) начинается словами «За годы советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства». Словосочетания «тоталитарное государство», «тоталитарный режим», «тоталитарный сталинский режим», «тоталитарная система», «тоталитарные репрессии» встречаются в официальных документах многократно.

Распространено мнение, что время суда над утопией еще не пришло: в Испании между концом франкистского режима и его официальным осуждением прошло 33 года и 4 месяца – идеально треть века, наши сроки пока скромнее. К этому добавляют, что большевистский режим был явлением неизмеримо более мощным (это бесспорно), в связи с чем дистанция должна быть еще больше.

Знаменитое немецкое «покаяние» («Vergangenheitsbewael-tigung»), которое нам постоянно ставят в пример, началось в 70-х гг., около 30 лет спустя после войны, а до этого времени ФРГ выглядела, как тогда говорили, «реваншистским государством» [54] . Но в 70-е гг. вдруг все как по команде переменилось. Следует ли и нам довериться бегу времени? Есть некоторые сомнения – страны непохожи друг на друга.

54

Немецкий историк Рейнхард Рюруп писал: «Досрочное освобождение нацистских преступников, осужденных в Нюрнберге, реабилитация генералов вермахта, деятельность крупных функционеров Третьего рейха на руководящих постах [среди них канцлер ФРГ в 1966–1968 гг. Курт Георг Кизингер, федеральные министры Оберлендер и Зеебом, глава военной разведки Гелен, генералы на высших командных должностях Шпейдель и Хойзингер. – А. Г.]… Книжный рынок на многие годы заполонили мемуары фельдмаршалов и генералов… Убийства и зверства немцев на советской земле последовательно затушевывались» (Война Германии против СССР. 1941–1945. – Berlin, 1992. С. 367). Вплоть до 70-х гг., т. е. до подписания правительством Брандта договоров с СССР, Польшей и Чехословакией, правительство ФРГ рассматривало границы рейха на 1 марта 1937 г. как продолжающие юридически существовать и время от времени об этом напоминало (например, в заявлении от 10 декабря 1965 г.). Открыто действовали такие симпатизанты нацизма, как Национал-демократическая партия, Немецкая партия, Общегерманский блок, «Немецкая молодежь Востока», «Стальной шлем», Союз немецких солдат, Союз бывших военнослужащих войск СС (даже через 25 лет после войны насчитывал сто тысяч членов) и т. д.

Доброжелатели России из старой эмиграции не устают повторять, что современная Россия застыла в какой-то межеумочной позиции. Правда, они хорошо понимают причину и не спешат с осуждениями, тогда как настоящие иностранцы, как люди более одномерные, склоняются к упрощенным выводам.

Мировоззренческая зыбкость российской элиты немало способствует поддержанию в головах у людей той каши, когда они способны принять на веру практически любое толкование российского прошлого, и чем неблагоприятнее, тем с большим доверием. Есть ли надежда избавиться от этого морока без судебного и официального осуждения тоталитарной утопии, без проздника торжества над ней?

Если бы проблема советского прошлого исчерпывалась сложностями с реабилитацией! «Недосказанность» новой России мстит за себя во всем, делает страну невнятной на мировых политических радарах (словно объект, изготовленный по технологии «стелс»), порождает идиотские сказки о России, создает совершенно ненужные нам внешнеполитические проблемы. Целому ряду своих соседей мы дали повод изображать Россию государством защитников тоталитаризма.

Когда та или иная страна требует от нас извинений и покаяний за «русскую оккупацию», самое правильное было бы ответить, что мы все в равной мере были под оккупацией, под коммунистической оккупацией, – и русские, и литовцы, и грузины, и поляки, а коммунистическая утопия, так дорого обошедшаяся народам бывшего СССР и Восточной Европы, была их совместным деянием и совместной ошибкой [55] .

55

Достаточно пробежать глазами список тех, без кого утопия могла не состояться: Сталин, Берия, Микоян, Карахан, Нариманов, Амангельды, Султан-Галиев, Антонов-Овсеенко, Крыленко, Дыбенко, Пархоменко, Щорс, Боженко, Буденный, Щаденко, Фрунзе, Котовский, Лацис, Смилга, Вацетис, Стучка, Петерс, Берзин, Эйхе, Корк, Путна, Кингисепп, Дзержинский, Менжинский, Куусинен, Бела Кун, Дундич, Раковский, Димитров – и так далее до бесконечности.

Оберегая свои отношения с Украиной, нам стоит еще раз взвесить свое отношение к голоду 1932–1933 гг. или голодомору, как его принято там называть. Этот голод, вызванный насильственными изъятиями зерна у крестьян, прокатился по всем хлебосеющим районам СССР, это была общая трагедия; заготовители, силовое обеспечение и активисты везде были из местных. Главной житницей страны была в то время Украина, поэтому самая обильная «жатва скорби» собрана там. Против чего тут можно возразить? Нам негоже говорить об этой трагедии как о надуманной проблеме, такая позиция выставляет нашу страну адвокатом и наследником красных бесов, без жалости уморивших миллионы людей, дает козыри антироссийским силам.

Мы только выиграем, осудив власть, которую сами же упразднили. Россия сама спросила бы с этой власти за гораздо большее, чем все остальные страны, вместе взятые, но спрашивать уже не с кого. Повторюсь: ни одну страну нельзя судить вне контекста времени и по более поздним, не имеющим обратной силы законам, но, если в нас видят сталинистов, с нас пытаются спрашивать как со сталинистов.

Да и трения со странами Запада в последние годы возникали нередко из-за тамошнего убеждения (искреннего или нет), что наши базовые ценности носят тоталитарный характер. Хотя в действительности наши ценности практически совпадают с общеевропейскими (мы расходимся, кажется, лишь в отношении к однополым бракам), в нас видят опасных необольшевиков, которым нельзя доверять. Особенно заметно это в российско-американских отношениях. При всех возможных оговорках нельзя не признать: в политике США силен этический элемент, и, пока мы даем повод подозревать себя в двойственности, нормальных отношений у нас не будет. И это сейчас, когда России и Западу так необходимы новые подходы, чтобы вернуться наконец к вопросам стратегического партнерства, взаимной интеграции, противостояния глобальным угрозам!

2. «Не отдадим свое поражение никому!»

Доверяя рассуждениям о невозможности судебного и законодательного осуждения тоталитаризма, новая Россия оказывается в идеологической и правовой ловушке, она словно бы расписывается в своей неполной легитимности, сомневается в своей исторической правоте.

Уже со второй половины 90-х российские власти держатся от идеологии подальше. Демонстрируется подчеркнутый центризм, чисто прагматический подход к законотворчеству. Руководство страны уходит от критериев «левизны» и «правизны», заменяя их соображениями здравого смысла. Даже когда законы явно «правые» на классической шкале (а они в основном таковы), их проводники избегают об этом упоминать. Чураются они и выраженной полемики с «красными» и «розовыми». Памятный всем отказ «Единой России» от предвыборных дебатов объяснялся (если кто не понял) в первую очередь нежеланием отвечать на каверзные вопросы идеологического характера, которые обязательно были бы заданы.

Но поскольку оппоненты нынешней российской власти и не думают отказываться от идеолого-пропагандистских приемов борьбы, такая позиция оборачивается игрой в поддавки. Нельзя, чтобы одна сторона непрерывно нападала, а другая почти не защищалась, будучи слишком уверена в своей несокрушимости. Это уже породило серьезные последствия. Обществу навязан ряд убийственных стереотипов о себе. Негативная информация и дезинформация впитываются много легче, чем позитив.

Помните, как нам навязывали – и почти навязали – идею о «поражении России», как создавалась атмосфера неверия и пораженчества? Уже несколько месяцев спустя после обрушения коммунизма, не успела улечься пыль, вчерашние номенклатурные товарищи, чьи сладкие партийные карьеры были оборваны на взлете, начали рассказывать, что СССР и советскую власть обрушили внешние силы с помощью внедренной американским ЦРУ агентуры. (Но не объясняли, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и райкомов.) Винить самих себя товарищи были не приучены, поэтому версия подлого заговора не могла не родиться. Тогда же оформилось устойчивое словосочетание «наше поражение».

Товарищи и впрямь имели право говорить о своем поражении – не от Америки, конечно, а на сугубо внутреннем фронте. Бедняги больше не могут упиваться такими дивными вещами, как радиоглушилки и «железный занавес», «характеристики от треугольника» и партсобрания, соцсоревнование и соцреализм, Политбюро и политзэки, шизофреническое двоемыслие и выражение «не больше килограмма в одни руки», спецхраны и спецраспределители, «номенклатура» и «выездные комиссии», Главлит и свобода слова в виде газеты «Правда», грязь, которую мы каждую осень месили «на картошке», и гарантированный стукач на каждом курсе, в каждом цеху и взводе.