Ростов-папа. История преступности Юга России

Функции полицейских, по «Уставу благочиния, или Полицейскому» 1782 года, были сильно размыты. Им надлежало не столько ловить «воровских людей», сколько следить, чтобы «все и всякий в его квартале остался в законно-предписанном порядке». Имелось в виду почитание младших старшими, повиновение прислуги, порядок в церкви, почтение жены и детей по отношению к мужу и отцу, надзор за дорогами, мерами весов и так далее.

Особенное внимание охранителей порядка обращалось на порядок заселения городских земель. А вот здесь как раз сразу начались проблемы.

Городская шестигласная дума в 1811–1845 годах выделила под застройку всего 206 участков, но на практике их оказывалось кратно больше.

У Богатого источника, от Дона до крепостных стен, на глазах у ростовцев выросла стихийная слободка, будущая бандитская Богатяновка, пресечь разрастание которой власти были не в состоянии. На выделенных 50 участках под застройку одного дома площадью от 120 до 340 квадратных саженей, как грибы из донского чернозема, выпростались сразу 450 домов, принадлежность которых невозможно было отследить. Строили их без всякого плана, продавали без всяких документов. Так что намерение городских властей взимать за одну квадратную сажень по 10 копеек ассигнациями оказалось неосуществимым.

«Несмотря на все протесты и жалобы Городского управления, бродяги и проходимцы, известные, впрочем, более по источникам под названием „разного звания людей“, самовольно, без спроса селились внизу крепости Св. Дмитрия и никому не платили налогов и податей, мало того, представляли сомнительный и ненадежный для города элемент», – писал историк Григорий Чалхушьян.

На Богатяновке оседали главным образом те, кто «плеванто на законо». Отсюда было ближе к центру растущего Ростова, базарам, порту и недалеко от вокзала – а это основные районы боевых действий «босого народа».

С другой стороны Богатяновки, северо-восточнее уже заброшенной крепости св. Димитрия, у самой нахичеванской межи, присоседился хуторок, несколько раз менявший название. Сначала он был наречен Николаевским (в честь императора Николая I), затем Байковским (в честь городского головы-благоустроителя Андрея Байкова, выделившего землю для бедноты). Сами же обитатели местных лачуг величали его попросту Собачьим или более благозвучно – Новостроенкой.

«Жизнь собачья. Больше пятисот домов у нас, а до сих пор не знаем ни фонаря, ни городового, ни стражника, – жаловались они в городскую управу в конце века. – Налоги и повинности платим исправно, а получаем за это дулю. Чем же мы хуже других? Что живем не в каменных палатах, а в деревянных домах и мазанках? Так ведь не газового освещения просим, не мостовой – о ней мы и думать не смеем… Хоть пару-тройку керосиновых фонарей, да охрану какую – больно уж жулики обижают…».

Впрочем, его обитатели, как муравьи, бойко разбирали еще сохранявшиеся строения крепости, растаскивая их к себе на участки (вполне возможно, что пропажа знаменитых 13-тонных восточных ворот крепости – тоже их работа).

По соседству с Собачьим хутором располагалась Татарская слободка, а рядом Сенной рынок и уходящая от него улица с поэтичным названием Навозная (ныне – Лермонтовская), где жили городские ассенизаторы и находились городские скотобойни. Амбре здесь было еще то, нравы тоже. Позднее именно за этот норов поселение стало называться в народе «отмороженным Нью-Йорком».

В пределах Большого (ныне Ворошиловский) и Среднего (Соколова) проспектов и улицы Степной (Красноармейской) разместился так называемый Стеклянный городок. Его полунищие обитатели вместо оконных переплетов вмуровывали на живую куски стекла прямо в стены мазанок. Оконца получались кривые, будто весь белый свет неожиданно окривел сразу на сотни глаз.

За Темерником в 80-х годах XVIII века на свободных от поселения землях были розданы участки офицерам крепости св. Димитрия, чтобы служивые как-то могли прокормиться, помимо скудного казенного кошта. В 1894 году купец Иван Панченко приобрел один такой участок (31 десятина) у офицерской жены Олимпиады Гурьевой, разбил его на мелкие отруба и продал их рабочим его собственной писчебумажной фабрики, расположенной неподалеку, в районе нынешней 6-й Кольцевой улицы и Ботанического сада. Вскоре тут появились хатенки набежавших переселенцев с Дикого поля, бродяжьего люда и просто гультяев непонятного чина-звания. Поселение стало называться Олимпиадовкой, по имени той самой офицерской супруги.

За Темерником бойко расселялись люди разного звания. В считаные годы буквально из ничего они соорудили так называемую Бессовестную слободку, будущее рабочее Затемерницкое поселение.

«…По взгорью здесь было раскинуто село, по народному прозвищу Бессовестная слободка. Домики и хатки слободки, точно куча камешков, кинутых из горсти, как попало торчали тут без всякого порядка, лепясь по обрывам, сползая к реке или взбираясь на маковку взгорья. Эта слободка селилась сама собою под городом, когда еще мало обращали внимания на то, кто сюда приходил и селился. Она селилась без всяких справок и разрешений. Дух смелости и доныне тут царил на всей свободе. Все проделки против полицейских уставов в городе начинались отсюда», – писал в романе «Воля» литератор Григорий Данилевский, изучавший по заданию великого князя Константина Николаевича окраины России.

Чуть позже за Старым кладбищем появилась еще одна беспаспортная девелоперская структура – слободка с характерным названием Нахаловка. Строили ее нелегальным, нахальным способом, без всяких разрешений и уведомлений. Маленькие домишки изготавливались на местной лесной бирже, расположенной на ярмарочной площади в полуверсте от Нахаловки. Ночью в собранном состоянии их погружали на запряженные волами дроги и перевозили в нужное место. Устанавливать помогало все население новой слободки. По свидетельству очевидцев, еженощно на Нахаловке будто из-под земли появлялось 5—10 новых хат.

Здесь, как и в Затемерницком поселении, обосновывался люд мастеровой, пролетарский – рабочие с «чугунки», Главных железнодорожных мастерских, табачных фабрик, портовые грузчики-«амбалы» и рыночные грузчики-«елды», драгили и др. Народ серьезный, пьющий, забубенный, жизнью битый, судьбой тертый. К властям подозрительный и агрессивно настроенный.

На северных склонах Генеральной балки (ныне улица Пушкинская и парк имени Максима Горького), ближе к степи, выросло странное поселение с названием Забалка.

На эти слободки внимание квартальных и нижних чинов не распространялось. Да и сами чины явно не горели желанием проверять, почитают ли там старших и не лупит ли буйный варнак знакомую маруху.

«Это самовольное заселение… служит характеристической особенностью города Ростова, резко отделяющею его от прочих русских городов; указывает отчасти на сомнительную нравственность среднего, простого, серого люда и красною нитью проходит по всей истории Ростова», – сетует Григорий Чалхушьян.

Именно эти впитавшие донской разбойный ген слободки стали «роддомом» будущих бандитских районов Ростова, через которые проходила инфильтрация в город разнообразного мазурского элемента.

Рабочая квалификация тогдашнего пролетариата, выходцев из разорившихся крестьян, была крайне низкой (из деревни уходили явно не те, кто отличался трудолюбием и не умер бы там с голоду), а экономические кризисы на начальном этапе капиталистического производства в России и недород в деревне на фоне постоянных войн XIX века случались слишком часто. Поэтому столь стремительно росла численность люмпенизированных слоев населения, превращавшихся сначала в безобидных босяков-бродяг, а затем и в вороватых мазуриков с большой дороги.