Рози — моя родня

— Ну так, — сказал он. — Теперь порядок.

Я оторвал от подушки раскалывающуюся от боли голову и посмотрел на Верасвами.

— Доктор, вам никто не предлагал сменить профессию врача на ремесло чучельника?

— Нет, — удивился доктор Верасвами.

Я слез с кровати и стал одеваться.

— Советую попробовать, — сказал я. — Вы будете избавлены от жалоб пациентов.

Верасвами с тревогой следил, как я одеваюсь.

— Постойте, куда вы? — спросил он. — Вам нельзя уходить. Еще нельзя. Вдруг опять начнется кровотечение, и выйдет, что я зря старался.

— Пойдите со своими щипцами в какой-нибудь тихий уголок и сядьте на них, — устало предложил я. — А я поехал в Абботсфорд.

Найдя такси, я направился обратно в санаторий, мысленно проклиная медицинскую профессию вообще и доктора Верасвами в частности. Мне вспомнилось, как в двадцатых годах во Франции выпускникам медучилищ выдавали дипломы: «Действительно для стран Востока»; в самой Франции практиковать им не разрешалось. Уж не месть ли Востока обратилась на меня?..

Еще мне вспомнилась история, вероятно вымышленная, про индийца, величайшей мечтой которого было получить звание бакалавра наук. Он год за годом сдавал экзамены и каждый раз проваливался. Доведенное до отчаяния начальство посоветовало ему оставить тщетные попытки и заняться чем-нибудь другим. И стал индиец консультантом по вопросам, как получить звание бакалавра наук, а в подтверждение своей квалификации заказал визитные карточки, где значилось: «Мистер Рам Синг, Б. Н. (провал.)». «Без сомнения, — сказал я себе, поглаживая ноющую голову, — Верасвами в медицинских кругах известен как Чипати Верасвами, доктор медицины (провал.)».

В Абботсфорде меня встретила Пимми.

— Ну как, — спросила она. — Все в порядке?

— Не прикасайся ко мне, — ответил я. — Они подвергли меня пыткам, и я теперь один сплошной обнаженный нерв. Предложи мне эвтаназию, и я твой друг до гроба.

— В постель, — скомандовала Пимми. — Я сейчас приду.

Я устало разделся и плюхнулся на кровать. «Все что угодно, даже смерть лучше этих мучений, — говорил я себе. — Кажется, меня направили в Абботсфорд, чтобы я здесь обрел мир и покой?»

Возвратилась Пимми, держа в руке шприц.

— Повернитесь спиной, — велела она. — Морфий. Предписание врача.

Проворно исполнив предписанную процедуру, она озабоченно посмотрела на меня. Мое лицо являло отнюдь не располагающее зрелище. Правый глаз опух и наполовину закрылся, ноздря из-за напичканной в нее марли напоминала расплющенный нос боксера, усы и борода казались сплетенными из красных нитей с матовым отливом. Пимми глубоко вздохнула и нахмурилась.

— Будь я там с вами, они услышали бы, что я о них думаю, — молвила она с внезапной яростью.

— Спасибо тебе за заботу, — пробормотал я сонно. — Не знал, что ты так беспокоишься обо мне.

Пимми резко выпрямилась.

— Беспокоюсь о вас? — сердито спросила она. — Я не о вас беспокоюсь, я думаю о том, сколько хлопот они мне прибавили. Вот что меня беспокоит. А теперь кончайте трепаться и спите.

Пимми направилась к двери.

— Я скоро вернусь, — добавила она на ходу, — и чтобы вы к тому времени крепко спали.

«Чипати Верасвами, — думал я, убаюканный морфием, — доктор медицины (провал.), Пимми могла бы его кое-чему научить. Она не провал.».

Глава шестая Урсула

Когда мне было двадцать с небольшим, жизнь сводила и разводила меня с немалым числом привлекательных молодых особ, но ни одна не произвела на меня очень глубокого впечатления. Ни одна, кроме Урсулы Пендрагон Уайт. Несколько лет она регулярно возникала и вновь исчезала, точно кукушка в стенных часах, и я обнаружил, что изо всех моих подруг только ей было дано будить во мне широчайший спектр чувств — от тревоги и уныния до безудержного восхищения и сущего ужаса.

Впервые она возникла в моем поле зрения на втором ярусе автобуса номер 27, который величественно катил по улицам целебнейшего среди морских курортов Борнмута, где я тогда жил. Я сидел в автобусе сзади, Урсула со своим спутником занимала сиденье передо мной. Возможно, я не обратил бы на нее внимания, если бы не голос Урсулы, такой же мелодичный и пронзительный, как голос певчей канарейки. Вращая головой в поисках источника сладкозвучного родосского акцента, я увидел профиль Урсулы и уже не мог оторвать глаз от нее. Короткие темные кудри словно нимбом обрамляли ее головку, оттеняя красоту необыкновенного лица. Огромные глаза были сочного синего цвета — так выглядят на солнце незабудки, их обрамляли длинные темные ресницы под очень темными, неизменно поднятыми бровями. Губы ее по форме и складу были предназначены отнюдь не для потребления копченой сельди, или лягушачьих лапок, или кровяной колбасы, ровные зубы отличались совершенной белизной. Но самой изумительной чертой ее лица был нос. Я в жизни не видел ничего подобного. В меру длинный, он сочетал три различных стиля. В основе прямой, классический, греческий, он у кончика странно преображался, задираясь кверху, точно у китайского мопса, а самый кончик был совсем плоский, словно его кто-то аккуратно сточил. При таком описании он покажется вам скорее безобразным, но могу заверить вас, что это был просто очаровательный нос. Молодые люди при первом же взгляде на этот нос безнадежно и слепо влюблялись в него. Он был такой чарующий, такой уникальный, что вас немедленно обуревало желание познакомиться с ним поближе. Меня он так обворожил, что я не сразу смог сосредоточиться на подслушивании. Зато, прислушавшись к беседе Урсулы с ее спутником, я открыл еще одну прелестную черту обладательницы необыкновенного носа — беспрестанную, суровую, решительную расправу с английским языком. Если другие люди покорно изъясняются на родном языке так, как их учили с детства, то в обращении Урсулы с ним просматривались черты древней кельтской воительницы. Она, если можно так выразиться, хватала английскую речь за загривок, основательно встряхивала ее и выворачивала наизнанку, заставляя слова и обороты покорно выражать понятия, отнюдь не свойственные им.

Сейчас, наклонясь к своему спутнику, она продолжала дискуссию, которая началась до того, как я вошел в автобус.

— И папочка говорит: «Что в лоб, то на лбу», но я не согласна. Тут явно огонь без дыма, и, по-моему, кто-то обязан сказать ей об этом. А ты как считаешь?

Молодой человек, похожий на ищейку, страдающую несварением желудка, явно был не меньше моего озадачен ее утверждением.

— Не знаю, — ответил он. — Щекотливая ситуация, верно?

— Это совсем не смешно, дорогуша, это серьезно.

— У некоторых людей, — сказал молодой человек с видом греческого философа, рассыпающего жемчуг мудрости, — у некоторых людей так уж заведено, чтобы правая рука не знала, что делает левая.

— Боже! — воскликнула Урсула. — Мои руки никогда не знают, что я делаю, но суть не в этом. Я хочу сказать… О-о-о! Нам здесь сходить. Дорогуша, пошевеливайся.

Я провожал взглядом ее движение по проходу. Высокая, одетая небрежно, но элегантно, гибкая, подвижная фигура из тех, при виде которых у молодых людей роятся в голове распутные мысли, длинные ноги дивной формы. Я смотрел, как она спускается на тротуар и, все так же оживленно беседуя со своим спутником, исчезает в толпе праздных гуляк и посетителей торговых точек.

Я вздохнул. Такая прелестная девушка, и как же жестоко поступила судьба, подразнив меня этим видением, чтобы тут же разлучить с ним. Однако я ошибался — не прошло и трех дней, как Урсула вновь возникла на моем жизненном пути, чтобы оставаться там с перерывами следующие пять лет.

Один друг пригласил меня к себе на день рождения, и, входя в гостиную, я услышал похожий на флейту, звонкий голос девушки из автобуса.

— Я прирожденный беспутник, — серьезно объясняла она высокому молодому человеку. — Страсть к путешествиям у меня в крови. Папочка говорит, что я настоящая недоседа.

— С днем рождения, — поздравил я хозяина. — И за то, что я принес тебе такой драгоценный подарок, прошу представить меня тому поразительному носу.

— Ты говоришь про Урсулу? — удивился он. — В самом деле хочешь познакомиться с ней?

— Превыше всего на свете, — заверил я его.

— Ладно, только я ни за что не отвечаю. Если она за тебя возьмется, быть тебе в сумасшедшем доме. Местная психушка уже битком набита ее приятелями.

Мы подошли к девушке с восхитительным носом.