Ртуть

— Защищают от них?

— Они предпочли бы убить Фишера и бросить кости на то, что будет дальше. Они предпочли бы переждать надвигающуюся бурю и посадить наше дерево заново, когда все будет кончено. Я не хочу, чтобы это произошло. Это разобьет сердца моих дочерей. — Он прервался, наблюдая за тем, как девочки танцуют в поле, подражая колышущейся на ветру траве. Их смех доносился до нас, как сладкая музыка. — Ради них я готов рискнуть. Если ты действительно принимаешь Фишера как свою пару, то должна согласиться на то, что нить твоей жизни будет вырвана из гобелена вселенной. Как только ты это сделаешь, никто из нас не сможет повлиять на твое будущее. Мы вообще не сможем тебя видеть, и мои братья с сестрой тоже не смогут повлиять на временные рамки или события, которые тебя касаются. Ты будешь предоставлена сама себе.

Сама себе? О чем это он?

— Это бремя не должно быть возложено на плечи одного человека. И уж точно не на мои. Я воровка! Всего лишь… одна женщина! Я не могу нести ответственность за…

— Ты ни за что не отвечаешь. Все, что ты должна делать, — это жить своей жизнью.

— Но…

— Позволь мне сказать иначе, дитя, — сказал Зарет, прервав меня. — Ты хочешь, чтобы твой мужчина умер?

— Нет, конечно, нет!

— Тогда именно так ты его спасешь.

— Я… — Что я должна была сказать? Если я соглашусь, то Зарет и другие боги не смогут заглянуть в будущее или как-то повлиять на события, которые должны произойти. Но в любом случае, разве стоит позволять им это делать? Из-за их вмешательства я родилась в Зилварене, а не в Ивелии. Сколько раз они вмешивались в ход судьбы, и сколько людей пострадало из-за этого? Какое право они имели?

Зарет прищурился.

— «К черту судьбу. Она ни черта не решает за меня. Я сама решаю, каким будет мое будущее». Разве не ты говорила это всего несколько дней назад?

Я сказала это. И именно так я думала.

— Да, но…

— Если ты действительно хочешь сама управлять своей жизнью, то именно так ты этого добьешься.

У меня возникло ощущение, что Зарет был в отчаянии — бог, готовый сказать что угодно, лишь бы склонить меня к нужному решению. Но отрицать это было невозможно. Он был богом. Он мог заставить меня сделать все, что пожелает, и все же он предоставил мне выбор.

Я осторожно спросила:

— Насколько болезненно то, о чем мы говорим? Это перерезание нити?

— Не больнее, чем обращение, которое уже начинается в твоем теле, пока мы говорим, Саэрис Фейн.

Почему, черт возьми, это не обнадеживает?

— Как именно это произойдет?

— Я превращу тебя в нечто невиданное прежде, — загадочно ответил он. — Вселенная не может сосредоточиться на том, что она не распознает.

— Но как?

— Я не только бог Хаоса, алхимик. Я еще и бог Перемен. Я желаю этого, и это происходит.

— Я…

— Время истекает, Саэрис. Ты должна принять решение.

— Ладно. Хорошо. Да. Я сделаю это. — Выпалила я, пока не успела передумать. Если речь шла о том, чтобы стать неизвестно кем или наверняка умереть вместе со всей вселенной, то выбор был не таким уж и сложным.

Божественные узы на моих запястьях вспыхнули, впиваясь в кожу, словно горящие веревки.

— Желаю тебе удачи, Саэрис. Передай Кингфишеру привет. — А затем он толкнул меня в реку ртути.

ГЛАВА 45.

ВЫБИРАЙ МУДРО

Я плыла по морю тьмы. Я была на удивление спокойна, учитывая мою последнюю встречу с большим водоемом, но, видимо, в загробном мире не обязательно уметь плавать.

Над головой в небе мерцал полог из звезд, сулящий другие миры. Я была совершенно счастлива, покачиваясь на волнах небытия и пытаясь сосчитать их. Я постоянно сбивалась со счета, но необходимость начинать сначала меня совсем не печалила. Здесь мне не о чем было беспокоиться. Я плыла целую вечность и чувствовала, как расцветают и гаснут цивилизации. В темноте я наблюдала за вселенной, а она наблюдала за мной.

Я рождалась и умирала сотни раз.

А потом я увидела то, чего не должно было быть.

Птицу.

Она порхала вокруг меня в пустоте, ее прекрасные крылья вспыхивали сине-зеленым. Она пела такую сладкую песню, что я вспомнила, как это — иметь сердце, хотя бы для того, чтобы почувствовать, как оно болит. И оно болело.

Я вспомнил еще кое-что.

Нефрит, цвет свежей травы.

Зимнюю мяту и обещание снега в холодном горном воздухе.

Кривую улыбку и темные, густые волны волос.

Я вспомнила его по частям, и всего сразу, и я вспомнила, как тонуть.

Он был нужен мне, как воздух.

Я потянулась к нему, как к поверхности спокойного, ровного озера.

Кингфишер. Мой Кингфишер. Моя пара.

— ФИШЕР!

Я села, тяжело дыша, мокрая от пота. Голова жутко кружилась. О боги, меня сейчас стошнит. Я вскочила с… кровати, я лежала в кровати, и тут же споткнулась о ведро, которое было предусмотрительно оставлено у тумбочки. Опустившись на пол и широко расставив ноги, я схватила ведро и выплеснула в него все, что смогла. Как только желудок опустел, я откинулась на край кровати и, тяжело дыша, осмотрелась по сторонам.

В комнате, в которой я очнулась, были высокие потолки. На окнах висели темно-зеленые шторы. Помещение было обставлено тяжелой мебелью из темного дуба: шкаф у двери, комод, еще один шкаф у окна и книжный шкаф, полный книг. Ковер, на котором я сидела, был мягкого голубовато-серого цвета. Плюшевый. Он был приятным на ощупь, когда я зарылась пальцами в…

Ох.

Я схватила ведро и меня снова вырвало. Мышцы живота неприятно болели, когда я отставила его в сторону.

— Они называют это великой чисткой, — произнес мужской голос. Таладей открыл дверь, пока меня рвало, и теперь стоял, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, наблюдая за мной с веселой улыбкой на лице.

Вампир.

Младший Малкольм.

Я оглядела комнату в поисках оружия и впервые осознала, что одета в возмутительно крошечные черные шелковые шорты и прозрачный топ из того же материала, который не оставлял простора воображению. Задохнувшись, я бросилась искать то, чем можно защититься, и то, чем можно прикрыться.

Таладей усмехнулся, пересек комнату и взял халат с богато украшенной ширмы у окна. Подойдя к кровати и протянув мне халат, он демонстративно отвернулся.

— В последнее время твое тело претерпело некоторые разительные изменения, — сказал он. — По общему мнению, ты скоро сможешь снова есть обычную пищу, но на это может уйти день или два. Когда я обратился, мне потребовалось шесть месяцев, чтобы перестать ощущать все, что я пытался съесть, как комок шерсти.

Выхватив у него халат, я накинула его на плечи. Я раздула ноздри, ненавидя странное, всепоглощающее жжение в носу.

— Что значит — обратился? — резко спросила я.

Таладей наклонил голову. Он с жалостью посмотрел на меня.

— Ты прекрасно понимаешь, что я подразумеваю под этим словом. Не так ли?

Вампир.

Вампир.

Вампир.

Я уставилась на него, отказываясь признавать это.

— Я совсем не такая, как ты, — прошипела я.

Таладей кивнул, постукивая носком своего красивого кожаного ботинка по краю ковра. Засунув руки в карманы, он сказал: