Руководящие идеи русской жизни

Это не одно требование повиновения, но принципиального содействия. Оно выражено в присяге на верность Государю, обязательно приносимой не тем, кто этого хочет, а именно по обязанности подданного. Присягают, во-первых, в верности и повиновении. Но каждый сверх того обязуется клятвенно: по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять все права и преимущества, принадлежащие Самодержавию, силе и власти Государя. Но и это еще не все: обязуются способствовать всему, что может касаться верной службе Государю и государственной пользе. Обязуются не только благовременно объявлять обо всем, что может принести вред, убыток и ущерб интересам Государя, но все это «всякими мерами отвращать и не допущать тщатися». Здесь подданный, повинующийся — и гражданин, деятельный участник не разделяются, а непрерывно сливаются. Присяга прямо объясняет, что именно «таким образом» поступать значит «вести себя и поступать как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит». Именно в том, таким ли образом поступал подданный, он даст ответ «перед Богом и Его судом страшным».

Так гласит это замечательное произведение Петра, произведение, в котором он был вдохновлен уже не теориями Гуго Гроция, не Гоббсом, а чисто Царским проникновением в дух своего принципа власти.

Итак, подданный монархической власти, как гениально выразился М.Н. Катков, имеет больше, чем политические права, он имеет политические обязанности. Выражение это освещает истинно молнией дух Самодержавной власти. Подданный имеет политические обязанности и для исполнения их облекается правами.

Ясно отсюда, что его права не могут иметь такого характера, как демократические. Если подданный имеет право присутствовать на судебном заседании, то никак не для устройства из этого спектакля, не для развлечения. Гражданин демократической республики имеет право пойти в судебное заседание совершенно так же, как идет в трактир или цирк. Никаких обязанностей на него это не налагает, кроме разве обязанности не чересчур громко шуметь, чтобы его «свобода» не стесняла «свободы» судей в разбирательстве дела. По смыслу нашего права, публика может присутствовать на заседании, но только с той же серьезностью, с тем же вниманием к происходящему, как сами судьи, сами присяжные. Ибо публика допущена в зал тоже для исполнения обязанности, хотя и иной, чем обязанности судей или присяжных.

То же самое можно сказать относительно свободы слова и печати. Она составляет право, но всецело обусловленное обязанностью. Правда, что печать, как и многие другие явления, служит также примером противоречий, создаваемых нашей малой сознательностью и чрезмерной подражательностью. Не будучи собственным созданием русской жизни (по крайней мере, в сколько-нибудь развитом виде, ибо в зачаточных формах были и у нас), все отрасли публицистики явились к нам в своих европейских формах, то есть с идеей свободы в основании и с обязанностями, намечаемыми лишь вторичным порядком. Публицистика у нас почти не испытала воздействия русской идеи, но зато печать у нас и доселе остается каким-то странным учреждением, скорее терпимым, нежели занимающим необходимое место в государственной жизни. Лишь в виде чисто личного отношения Государей к деятелям печатного слова проявлялась русская идея. Так, известно отношение Императора Николая Павловича к Пушкину, Гоголю, Островскому, причем у последних Государь, между прочим, оценивал прямо общественную идею. В настоящее время Высочайший указ 13 января 1895 года [58] впервые ввел как принцип, что посвящение дарований и усиленных трудов на поприще науки, словесности и повременной печати — есть служение Государю и отечеству. Без сомнения, приложение этого принципа требует еще большой разработки, но очевидно, что он уже вводит и в область свободы печати ту самую идею обязанности, которая характеризует русское понятие права повсюду, где оно сколько-нибудь «национализировалось», срослось с основными требованиями русского миросозерцания. Последствий можно предвидеть очень много. Очевидно, поскольку печать является орудием контроля нации над действиями управления, она ставится идеей обязанности в иное положение, нежели при идее свободы.

58

Именной указ Николая II от 13 января 1895 года о ежегодной выдаче из государственного казначейства 50 000 рублей для оказания помощи нуждающимся ученым, писателям, публицистам, а равно их вдовам и сиротам.

Право, рассуждая теоретически, здесь становится еще тверже, то есть оно должно быть тверже, оно менее отрицаемо, нежели при идее свободы, подлежит меньшим ограничениям, нежели при идее свободы, нарушение его труднее, ибо задевает не только частный интерес, но и государственный. Но зато установка этого права более сложна и связана с очень хорошо развитым социальным строем. Это общая черта такой идеи права. Что касается самой практики права (насколько оно соприкасается с общественным контролем управления), то она тесно связана с правом подданных апелляции к Верховной власти. В нашей истории бывало злоупотребление этим правом со стороны подданных чаще, чем отказ в нем со стороны власти. Здесь известны весьма резкие отступления от собственной идеи, как при том же Петре I, и еще более во времена крепостного права, чрезвычайно сильно испытавшего влияние европейских феодальных идей. В общей сложности, однако, право апелляции к Верховной власти очень твердо держалось в нашей истории, и притом отчасти именно как необходимое дополнение обязанности служения Государю.

Кроме всего, чем поддерживается частный контроль подданных над ходом управления, монархическая идея дает особенно могущественные средства общественному контролю в самом способе организации управления на основах социального строя. Управление этим способом приближается к нации так близко, становится так доступно наблюдению и оценке, как этого нельзя достигнуть никакими другими средствами.

XLII Свобода. — Самоуправление. — Свобода личности

Из предыдущего изложения видно, что способы осуществления и охраны свободы с точки зрения монархического начала представляются иными, чем при начале демократическом.

Вообще тот ряд условий, которые необходимы для существования в данном обществе свободы, распадается на две категории. Нужна, во-первых, свобода личности, во-вторых, свобода общественная. Свобода как в том, так и в другом случае состоит в возможности жить и действовать беспрепятственно, сообразно своей индивидуальности и задачам.

Верховная власть абсолютизма, как и демократия, создает в этом отношении противоположность между государством и обществом и различает управление государственное, с одной стороны, и самоуправление общественное с другой. Предполагается, что эти силы взаимно ограничивающие, то есть чем развитее «государство», тем уже «самоуправление», и наоборот. Чистая монархическая идея едва ли совместима с такими разделениями.

Рассматриваемое со стороны общества все государство есть не что иное, как окончательно довершенная организация национального самоуправления. Здесь нет противопоставления, есть лишь дополнение. Понятие о какой-то специальной охране общественной свободы здесь не может даже возникать, ибо все государства есть не что иное, как организация общественной свободы. Разделение между обществом и государством, а следовательно, потребность охраны общества от государства и обратно возникает лишь в такой степени, в какой организация управления противна монархической идее или несовершенно ее осуществляет.

Когда появляются между государством и обществом такие ненормальные ощущения взаимного отчуждения, это верный знак, что бюрократия заняла несоответственно широкое место в управлении, вытесняя общество из государства и таким образом препятствуя Верховной власти находить государственно действующие силы в самой социальной организации нации. Но само по себе самоуправление, то есть предоставление Верховной властью общественным группам возможности непосредственно заведывать делами в пределах их компетенции, прямо вытекает из монархической идеи.

О свободе личности уже упомянуто отчасти в предшествовавшей главе. Само собой разумеется, мы рассматриваем лишь логику принципа. С этой точки зрения несомненно, что свобода личности в политическом отношении определяется не ее свободой участвовать в государственном устроении, ибо устроение государства принадлежит только Верховной власти. Но Верховная власть по самой идее своей не только допускает, а даже обязывает каждого по мере возможности ей в этом служить. Отсюда являются права, охраняющие свободу личности в отправлении ее обязанностей. Так как эти обязанности отправляются личностью по свободному усмотрению, то, конечно, они не могут быть подробно формулированы и предусмотрены в частностях. Посему есть целая категория прав, так сказать, суммарных, общедоступных, которыми пользуются по своему усмотрению. Такова свобода совести, слова, печати. Но если они общедоступны, то это не значит, чтобы они были бесконтрольны и неотъемлемы. Выше их носится нравственная обязанность, для исполнения которой дается право. Если же обязанность нарушается, то право может быть отнято или ограничено во всем, где данная свобода вторгается в жизнь государственную. Политические права, по идее монархической власти, не могут быть поэтому ни равномерны, ни безусловны. Они по мере практической возможности складываются пропорционально и условно применительно к желанию и способности личности действительно выполнить ту обязанность, во имя которой дается право.

Но если политические вольности личности не единообразны и не равномерны, то в своих высших проявлениях они могут далеко превосходить ту среднюю степень, которую демократическое начало допускает для всех, а переходить которую не позволяет никому. Что касается средних размеров, они сообразуются при монархическом начале как выразителе народного духа не столько с каким-либо отвлеченным принципом, как с правами и обычаями в сфере общественной; а в сфере религиозной — с учением Церкви [59] , так что более всего определяются развитостью самого общества.

59

Вопрос о свободе воли вообще чрезвычайно сложен и требует очень подробного рассмотрения, которое слишком далеко отвлекло бы нас от вопроса о монархической власти. Откладываю более подробное изложение до подготовляемой мной работы «Об основаниях и условиях свободы».