Рукой подать

смешался на столе с черновиками.

Начало

Что раковины старых кастаньет

хранят в себе?

Изгибы рук и тела

и россыпи триолей тарантеллы,

и звон дождя серебряных монет.

Что молодое терпкое вино

хранит в себе?

Лозы упругий локон.

До той поры, как стать игристым соком,

в земле дремало косточкой оно.

Что тлеющий под пеплом уголёк

хранит в себе?

О чём, мерцая, помнит?

О трепете листвы в июльский полдень

иль об огне, что отдохнуть прилёг.

Моё стихотворение, лети.

Я вижу, ты с листа вспорхнуть готово.

Я верую – в начале было Слово, –

и отпускаю.

Доброго пути.

Вырастаю из ранних стихов

Вырастаю из ранних стихов,

как из детских пелёнок,

как печаль вырастает из сумрака белых ночей;

и всё глуше влюблённостей хор,

где мой голос так тонок,

и зима – холодней,

и отчаянье всё горячей.

Мне давно уже тесно в стихах,

где пронзительна нежность,

но душа нетерпима, как прежде, ко всякому злу.

Прихожу в эту жизнь

и преодолеваю рубеж, но

не могу обучиться простому её ремеслу.

Как и прежде, иду напролом,

прямиком – по сугробам,

как и прежде, в осеннюю пору светло и легко,

только вот маловаты стихи,

словно детская обувь,

и опять всё с нуля начинать

и опять – босиком.

Я из прожитых дней вырастаю.

Податливой глиной

мне казались слова, что росли под рукою моей.

Но не подлинной правдой

стихи обернулись –

подлинной; –

чем их легче читать – тем рождались они тяжелей.

________________

* Подли'нная правда – правда полученная под лином (лин, подлинник – орудие палача) – под пытками.

Ещё один вариант: линь, линька – полоса кожи, вырезаемая со спины при дознании.

Не искушай

Не примеряла одежды поэта,

просто, однажды плутовке-судьбе

вдруг побродить захотелось по свету,

вдоволь вкусив от лишений и бед.

И – босоногая, в платьице тонком,

мерой земной отмеряя свой срок,

шла я, а вслед мне смеялась плутовка:

«Как тебе мой, горемыка, урок?!»

Шла через подлость и через наветы,

через зыбучую, вязкую лесть,

этими тропами ходят поэты,

если случайно задержатся здесь.

Ходят в предчувствии светлого мига,

каждое слово лелея в строке,

чтобы плясало в ней шалую джигу

рыжее солнце на белом песке.

Дальше, как водится: руки – синице

и журавлиному клину – душа…

Не надоело в поэты рядиться?

Вдруг да услышится.

Не искушай!

Слово – моё логово

Тяжкий крест ли, данность Божья ли,

добровольная аскеза ли...

то бессонницей тревожили,

то в забвенье вены резали.

Слово, Слово моё логово,

в нём зализываю раны я,

Как известно, Б-гу - Б-гово,

а поэту – участь странную.

Избавленье ли, проклятье ли

крест изгойством коронованных,

не страшись, поэт, распятия, –

не минует всё одно оно.

Дверь захлопнуть – дело верное.

От окна бы кто помиловал...

Но парит поэт над скверною,

наделённый древней силою.

Оставляю Б-гу - Б-гово,

принимаю участь странную.

Не касайтесь только логова –

в нём зализываю раны я...

Всё же весна

Всё же весна.

Пусть вот так, не спеша,

перемежая дожди со снегами,

робким этюдом, застенчивой гаммой,

шумной, взъерошенной стайкой стишат.

Всё же весна.

Проливается свет

солнца в улыбки и взгляды прохожих.

Воспоминания-тени тревожат

прошлых.... а, может быть,

будущих бед.

Всё же весна.

Из домашних темниц

марту навстречу торопятся люди,

И наполняются праздные будни

музыкой ветра и пением птиц.

Всё же весна...

Просыпайся, душа!

Впору и крылья пришлись и пуанты;

Слушай... Тебе предназначена мартом

стайка взъерошенных свежих стишат.

На страницах книги твоей

На страницах книги твоей

я открыла город,

узнавая улицы,

лица узнавая,

и колодца старого

ржавый ворот

проскрипел,

что есть здесь вода живая.

По страницам книги твоей

я брела несмело,

всё ждала, что кто-нибудь –

да вот-вот окликнет,

но, похоже, нет никому

до меня здесь дела:

тосковали,

плакали…

а потом привыкли.

На страницах книги твоей –

с прошлым по соседству

расправляет будущее

паруса ли?

Крылья ль?

Всё, о чём мечталось тогда –

в босоногом детстве,

стало болью,

буднями,

стало пылью.

По страницам книги твоей,

к пристани далёкой,