Русь. Том II

Члены совета собрались в гостиной губернаторского дома и тихо переговаривались, поглядывая на золоченые фигурные ручки высоких дверей царского кабинета.

Отяжелевший Куропаткин, злосчастный герой японской войны, стоял у окна и, заложив большой палец за ремень на толстом животе, тихо разговаривал с новым главнокомандующим Юго-Западного фронта Брусиловым.

Брусилов, со своим узким, точно сдавленным, тонким лицом и узким высоким лбом, вежливо, но нехотя отвечал на вопросы старого генерала. Он, видимо, имел, что сказать в совете, и не хотел высказываться раньше времени в частной беседе.

Командующий Западным фронтом генерал Эверт угрюмо стоял в стороне и, беспокойно играя за спиной пальцами, смотрел в окно.

Вдруг ручка у двери повернулась. Куропаткин, с таким вниманием выспрашивавший Брусилова, сейчас же повернулся от него в сторону двери, недослушав и потеряв всякое внимание к собеседнику.

Генералов пригласили в кабинет.

Там было три человека: Николай II, Алексеев и великий князь Сергей Михайлович, занимавший должность инспектора артиллерии.

Николай в простой гимнастёрке с Георгием, с несколько помятым от сна лицом, стоял у письменного стола и, наклонив немного набок голову, вяло и недовольно слушал, что говорил ему его начальник штаба.

Сергей Михайлович, имевший родственное сходство с царём, как свой человек, стоял у окна и смотрел в чёрный безлистый сад.

Император поздоровался с пришедшими, и все, подойдя к другому, большому столу, на котором была разложена карта, стали рассаживаться, осторожно передвигая стулья.

Алексеев, со своим солдатским лицом и прямыми усами, как хороший слуга, заботливо подвинул по сукну стола колокольчик ближе к царю.

Но Николай, подвинув колокольчик обратно, сказал:

— Ведите заседание вы.

Ничто так его не утомляло, как председательствование в заседаниях, где требовалось длительное напряжённое внимание, тем более сейчас, когда у него было ещё не разошедшееся дурное, после сна, настроение и он украдкой часто зевал, не разжимая челюстей, отчего на глазах выступали слёзы.

Алексеев поклонился и начал докладывать о том, что во исполнение обязательств, принятых в Шантильи, русские войска должны перейти в общее наступление в помощь союзникам.

Николай сидел, сложив руки и остановив заспанный неподвижный взгляд на чернильнице.

— Отеческому сердцу вашего величества придётся ещё раз испытать великую скорбь, — говорил Алексеев, — так как новые сотни тысяч лучших сынов родины должны будут сложить головы в этом гигантском наступлении.

Николай, не отрывая глаз от чернильницы, покивал головой.

— Я позволил бы себе предложить начать наступление на всех фронтах одновременно, — продолжал Алексеев, — причём главным центром наступления должен быть Западный фронт генерала Эверта, с поддержкой генералом Куропаткиным на Северном.

Угрюмый Эверт, сидевший совершенно прямо, не изменил выражения лица и не взглянул на докладчика.

Куропаткин, сложив пухлые руки с обручальным кольцом на столе, смотрел на Алексеева и слегка поклонился, когда тот упомянул о нём.

Брусилов сидел, опустив глаза, как сидит ученик, когда учитель называет имена успевающих, а его обходит молчанием.

Алексеев продолжал:

— Фронт генерала Брусилова имеет второстепенное значение и предназначается вначале для оборонительных действий.

Брусилов быстро поднял голову.

— Для оборонительных? — спросил Николай и, подумав, кивнул головой. — Хорошо.

Когда Алексеев кончил говорить, слово взял Брусилов. Он тоже упомянул о громадных жертвах и скорби отеческого сердца царя, но позволил себе заметить, что его Юго-Западный фронт как раз обладает сейчас достаточной боеспособностью и годен для наступательных, а не для оборонительных только целей.

— Для наступательных? — спросил Николай и, с минуту подумав, кивнул головой. — Хорошо.

— В особенности, ваше величество, теперь, когда, в большом количестве стали подвозить снаряды. — И он сделал лёгкий поклон в сторону Сергея Михайловича, который, занявшись своими ногтями, сидел, опустив голову. Тот поднял глаза, но сейчас же отвёл их в сторону.

— Я осмелился бы предложить начать наступление именно Юго-Западным фронтом, — сказал Брусилов, — и определить днём наступления первое мая.

— Чем скорее, тем лучше. Запишите, что первого мая, — обратившись к Алексееву, проговорил Николай.

— Я, к сожалению, не могу приготовить свой фронт к этому сроку, — сказал Эверт угрюмо, — я прошу отсрочки до двадцатого мая.

Алексеев озадаченно посмотрел на царя.

Тот хотел в это время зевнуть, но, под взглядом своего начальника штаба, удержался и крепко сомкнул челюсти.

Он только молча кивнул головой, выражая этим своё полное согласие на отсрочку до двадцатого мая.

Судьба многих сотен тысяч жизней была решена. И грандиозное наступление русских войск от Карпат до Рижского залива было назначено на двадцатое мая.

Вдруг император досадливо поморщился. Алексеев с тревогой посмотрел на него. Николай вспомнил, что он опять не отправил императрице фотографических карточек своей работы и что нужно сегодня же отослать с курьером, так как императрица второй раз напоминала. Он просто не понимал, как он мог второй раз забыть об этом.

Император, как бы боясь, чтобы его не задержали каким-нибудь вопросом, встал и молчаливым кивком головы отпустил генералов.

XXIII

Черняк несколько раз писал Ирине по адресу её сестры, но ответа не получал.

Потом Анна получила от Глеба телеграмму о гибели Ирины и, после бесплодных поисков, примирилась с её смертью и только просила Глеба приехать, бросив службу, так как она не могла больше переносить гнетущего одиночества.

Глеб приехал и выложил всё Анне о своих отношениях с покойной Ириной, тем более что теперь всё равно спрашивать не с кого было.

Он сказал, что эта преступная с точки зрения обывательской морали связь была в н у т р е н н е для него необходима и знаменует собой некоторый этап в его жизни.