Русь. Том II

— Вот он, вот! — закричал Львов, хватая доктора за рукав и представляя его Валентину.

Первый доктор, в окровавленном фартуке, встрепенулся и тоже схватил подошедшего за рукав.

— Я вас не отпущу! Вы нам должны помочь. Мы не в состоянии одни вести эту адскую работу. Ведь их будут везти всю ночь.

Тот замахал руками с выражением человека, у которого у самого дела по горло и он отлучился только на минуту.

— Что вы, что вы, у меня у самого сотни раненых! Я думал, что вы мне поможете.

И, обратившись к Львову, торопливо, с комической серьёзностью проговорил:

— Идем скорее, каждая минута дорога. Там люди гибнут, а вы тут разговорами занимаетесь.

Доктор, просивший помочь, растерялся, а вновь подошедший подхватил Львова и, кивнув головой Валентину, потащил их в вокзал.

Львов, едва сохранив серьёзность на лице, вбежал в вокзал, который тоже весь был завален ранеными, и сказал:

— Уморил!..

— А ты прочный человек… — сказал Валентин.

— А что? А, ты про это? — сказал Львов, оглянувшись на раненых.

Но Валентин отказался ехать с приятелями, а через три дня присоединился к той части Семнадцатого корпуса, в которой был и Львов. А ещё через день части корпуса получили приказ перейти Вислу у Кожениц, севернее Ивангорода.

LXI

Батарея Валентина стояла на пригорке в редких берёзках. Мимо неё под гору спешно проходили в сумерках ряды пехоты, безразлично оглядываясь на батарею и скрываясь за срезанным откосом загибающегося шоссе. Некоторое время ещё виднелись из-за кромки земли концы колеблющихся штыков. За ними, мягко погромыхивая, ехали зелёные ящики патронных двуколок. Потом проезжали фуры Красного креста. Ездовой с вожжами в руках, приподнимаясь на сиденьи, заглядывал через спины лошадей вперёд под гору.

Офицер, ехавший верхом стороной дороги, с биноклем, болтавшимся на груди, остановил лошадь и, стоя поперёк движения, пропускал мимо себя поскрипывающие повозки и лошадей с наезжавшими на шеи хомутами, потом поскакал вперёд под гору. Лошадь, вскидывая задними ногами, далеко разбрасывала комки земли и грязи.

Чем больше уходило под гору войск, тем сильнее чувствовалось напряжённое ожидание чего-то.

Львов в шинели и в щёгольски смятой назад фуражке, стоявший у батареи с Валентином, то подходил к краю бугра и смотрел в лощину, то опять возвращался к пушкам.

— Ну, смерть подходит к нам всё ближе и ближе, — сказал он.

— Ничего. Эта смерть хорошая, она конца не испортит, — ответил Валентин, всматриваясь в сумеречную даль.

Где-то далеко справа и впереди послышался дальний выстрел из тяжёлого орудия, и вслед за ним, как будто по сигналу, заговорили пушки.

Лошади, с закинутыми постромками стоявшие под горкой, настораживали уши на эти звуки и беспокойно переступали ногами.

Небо впереди вспыхивало, точно от дальних зарниц, и на нём то и дело сверкали какие-то искорки.

Львов был в приподнятом, возбуждённом настроении.

— Знаешь, — сказал он Валентину, — я считал себя конченым человеком. Внутри гнусная пустота была и каждую минуту ощущение этой пустоты. Летом пил, безобразничал и за каждый проступок ненавидел себя и презирал. Постой, как будто кричат.

Раздражённое воображение, в самом деле, каждую минуту обманывало слух: иногда вдруг начинало казаться, что где-то впереди и внизу кричат протяжным воем толпы бегущих людей; иногда даже чудилось, что слышен лязг сабель.

— Нет, так показалось, — сказал Львов и продолжал: — Я чувствовал себя ничтожеством, когда был один и мне всё казалось, что все видят моё ничтожество. Ведь, казалось бы, я свободный, обеспеченный человек, что мне ещё нужно? И вот нет! Гложет что-то неотступно. Точно не знал, куда себя деть.

— Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается… — медленно проговорил Валентин.

— Откуда это! Именно так! — воскликнул Львов. — Теперь же, когда нас собрали всех, сбили в кучу, всё снялось со своих мест, с меня точно спала какая-то тяжёлая ответственность. Я не знаю, в чём дело, но здесь, что бы я ни делал — вино, женщины, — я не чувствую никакого угрызения совести. Я свободен. Меня освободили, понимаешь?!

— От самого себя? — сказал Валентин, продолжая смотреть вперёд, в сгущающуюся темноту ночи.

Он встал и, подойдя к краю бугра, остановился там. Его высокая фигура неподвижно возвышалась на чуть светлевшей ещё полоске горизонта.

Львов долго смотрел в ту сторону, потом, не будучи в состоянии бороться с охватившей его вдруг усталостью, сел на ящик у колеса пушки и задремал.

Иногда он испуганно просыпался. На батарее было тихо. Вверху чернело уже ночное небо в осенних тучах, слышался храп лошадей, и по-прежнему впереди стояла неподвижная фигура Валентина.

Вдруг он проснулся от какой-то суеты вокруг него.

— Через полчаса снимаемся, — сказал голос Валентина около него.

Львов, чувствуя на лице туманную сырость, встал, стараясь прогнать сон из слипавшихся глаз.

К орудиям спешно подводили лошадей.

Уже брезжил рассвет, когда пушки, гремя железом и подпрыгивая на неровностях, тронулись на рысях под гору.

Чёрное небо постепенно серело и бледнело на востоке. На западе сбегали последние тучи и как будто всё больше и больше открывали свет.

В лощине белел туман. Лошади, сталкиваясь боками и раскатываясь ногами по лужам от вчерашнего дождя, спускались с крутого места.

Под горой уже стали встречаться двуколки с ранеными, ноги которых висели сзади и болтались. Иногда виднелась бледная рука.

Стороной дороги длинной вереницей тоже шли раненые.

— Как дела? — спросил командир батареи, придержав лошадь.

Один раненый с широкой курчавой бородой остановился и, затягивая зубами ослабевший на руке узел марли, сказал:

— Ничего. Народу что полегло, ужасти!

Лошади поскакали галопом. Орудия, повернутые жерлами назад, грохоча мотались по скользкой дороге из стороны в сторону. Уже виднелась по сторонам дороги свежеразрытая снарядами земля, потом стали попадаться лежавшие в различных положениях трупы в лощине на покрытой инеем траве. Одни лежали навзничь, другие — скрючившись, очевидно, раненные в живот, третьи — вниз лицом, с вытянутыми вперёд руками и с запёкшейся кровью в волосах.

В канаве ещё билась лошадь, лежавшая кверху ногами.