Русская Австралия

Русские анзаки, возвращаясь в Австралию, попадали прямо в бурю, вызванную недавней русской революцией и радикальными идеями в целом. Они должны были выбирать, на чьей стороне им быть. Иногда это приводило к стычкам. В мае 1919 г. сиднейская газета «Сан» сообщала, что два бывших солдата «Макар Марков и Роман Илупмаги, попавшие сюда из страны, которой когда-то правил царь, сводили счеты между собой посредством кулаков на улице Джордж, когда к ним подошел сержант Шекспир». В полицейском суде Илупмаги сказал, что он приехал из Прибалтики. «Это откуда появились большевики?» — спросили его, на что он ответил: «Из-за этого у нас и был спор. Марков спросил меня, почему я не говорю по-русски. Я сказал, что предпочитаю говорить по-английски, вот тогда мы и подрались». Полиция оштрафовала обоих на один фунт за хулиганство. Илупмаги, кузнец по профессии, служил в армии от Галлиполи почти до самого конца войны, был ранен; после демобилизации остался в Австралии, говорил по-английски. Для него это был вопрос не только языка, но, очевидно, самой жизненной позиции. Марков, которого власти подозревали в приверженности большевизму, некоторое время оставался в Сиднее, посещая каждое воскресенье центральную площадь Домейн, где ораторы состязались в политических речах. Его отец, крестьянин из Мелихова Курской губернии, в это время тщетно разыскивал своего сына. Его прошение дошло до Уинстона Черчилля и офиса австралийского премьер-министра, когда Макар наконец-то вернулся в Россию, навстречу неведомому будущему. Попали на заметку австралийских властей и еще несколько русских анзаков. Джон Овчаренко был оштрафован за то, что «поднял красный флаг на берегу Ярры» в Мельбурне в марте 1919 г., в чем впоследствии раскаивался.

Натурализация стала эффективным оружием в руках австралийских властей в их отношениях с потенциальными диссидентами. Даже те, кто действовал в рамках демократических институтов, например, пользовались правом свободы слова и не нарушали законов, часто становились жертвами бдительного государственного аппарата. Неудивительно, что русским был присущ постоянный страх получить клеймо «большевик», и часто окружавшие их люди с готовностью считали всех русских таковыми. Но это не было единственной причиной, по которой им могли отказать в натурализации. Иногда чиновники, рассматривавшие их заявления, были педантичны до нелепости.

Бен Гоффин вступил в армию, едва сойдя с корабля, на котором он приехал в Австралию в качестве маляра. На Западном фронте был дважды тяжело ранен и один раз отравлен газом. В 1919 г. ему отказали в натурализации на том основании, что он не мог писать по-английски, а ведь всю войну армия с готовностью принимала в свои ряды неграмотных россиян, которые вместо подписи ставили крестик. Лига ветеранов обратилась к властям с целью его защиты, но прошло еще два года, прежде чем его натурализовали. Да и то только тогда, когда полицейский убедился, что Гоффин научился писать. Томасу Тарасову было отказано на том основании, что он был несколько раз осужден за кражи, совершенные в состоянии опьянения. Не помогло и то, что в полицейском отчете отмечалось, что, хотя он был «несомненно русским», он «не поддерживал связей с русской общиной». В его поддержку заявление подписали австралийские ветераны. Когда он подал документы на натурализацию, то был уже неизлечимо болен туберкулезом и, не имея гражданства, не мог получать пенсию. Лига ветеранов несколько раз обращалась к властям в его защиту: «Это дело принципа: невероятно, что человек, который воевал за эту страну, не может получить натурализацию». Но с бюрократической машиной было не так-то легко совладать. Наконец полицейский, который заполнял очередной отчет в связи с заявлением Тарасова, сообщил, что он уже недолго протянет из-за туберкулеза и потому «хочет заявить, что просит его натурализовать, чтобы он мог умереть как британский подданный». Это наконец подействовало на власти, и Тарасов после пятилетней борьбы был натурализован в 1936 г., незадолго до смерти. Но по крайней мере, он умер британским подданным.

В целом положение русских в Австралии, в том числе и анзаков, оказалось в послевоенные годы очень тяжелым. В то время как Финляндия, Польша и прибалтийские республики учредили в Австралии свои консульства, которые защищали права своих сограждан, уроженцы русских губерний оказались лишены консульской защиты. Защита их интересов с большевистских позиций, которую пытался осуществить Петр Симонов, консул, назначенный Советской Россией, но не признанный австралийской стороной, только усугубила их и без того тяжелое положение. Ветеран Петр Метсер обращался к Ллойд Джорджу от их имени: «.. нас не просто забыли, мы были наказаны правительством Его Величества, которое не считает нас живыми людьми». Он предлагал свои услуги в качестве русского, небольшевистского консула в Тасмании. Но эта попытка не увенчалась успехом — дипломатические отношения между Австралией и Россией были установлены только во время Второй мировой войны, когда оба государства вновь стали союзниками.

Во время службы в армии буквально единицы анзаков стояли на откровенно радикальных позициях, да и радикализм их был связан чаще с антивоенными настроениями, а не с идеями большевизма.

По иронии судьбы уже после возвращения в Австралию они столкнулись с проблемами, вынудившими их прислушаться к пропаганде большевиков. Взрыв антирусских настроений, последовавший за большевистской революцией и «бунтами красного флага», безработица, общая неустроенность и одиночество — все это заставляло русских анзаков чувствовать себя в Австралии изгоями. Неудивительно, что некоторые из них начинали подумывать о возвращении на родину, несмотря на сообщения в австралийской печати о зверствах большевиков. В 1918–1921 гг. желание покинуть негостеприимную Австралию охватило многих.

Непризнанный советский консул П. Симонов представил австралийскому правительству список русских, желавших репатриироваться. Он включал 600 человек, среди которых было и несколько десятков анзаков и членов их семей. Среди них только единицы (Родионов, Силантьев, Сологуб) возвращались в Россию для воссоединения со своими женами и детьми. Большинство же, как кажется, хотели покинуть Австралию прежде всего из-за тяжелых условий жизни в ней. Среди желавших выехать была мать погибшего в Бельгии 7 июня 1917 г. Уильяма Аверкова, вдова с шестью детьми, которая не могла выжить на получаемую от австралийского правительства пенсию. Но только семь человек русских анзаков из списка П. Симонова получили разрешение на выезд, причем двое из них, Лузгин и Снеговой, в последний момент раздумали ехать в Россию и остались в Харбине, а затем уже вернулись в Австралию. Еще около десятка анзаков, не попавших в список, пытались вернуться в Россию самостоятельно — с помощью других ведомств.

Истории тех, кто сумел добраться до России, чтобы навестить родных или остаться там навсегда, в большинстве своем остались нерассказанными. Иногда удается узнать лишь отдельные факты и по ним предположить, что же испытали русские анзаки, вернувшись на родину. Михаил Борисов, карел, был тяжело ранен под Мокет-Фарм и провел много месяцев в госпиталях. После возвращения в Западную Австралию и увольнения из армии в октябре 1917 г., он обратился к военным властям с просьбой о годовом отпуске и бесплатном проезде в Россию, «чтобы поправить здоровье». Поскольку он уже не состоял в армии, военное ведомство ничем ему не помогло. В 1920 г. он был натурализован. Следующий документ в его деле относится к октябрю 1923 г. К этому времени он уже болен и живет в доме престарелых Армии спасения в Виктории. В документе он просит выдать ему дубликаты австралийских боевых медалей, которые были конфискованы советскими властями, когда он покидал место заключения в Чите в мае 1923 г.

Еще менее известно, что случилось с семьей Бекзы Гасиева. Это был осетин, женатый на русской женщине Дуне Лопасовой. В Австралии у них родилось двое детей, и в 1920-х гг. они выехали в Россию. В 1934 г. их сын Петр Гасиев обратился к австралийским властям с просьбой помочь вернуться в Австралию, бежав из России и находясь в бедственном положении в Индии. Мало что известно об испытаниях Николая Степанова, его родителей, брата и сестер, которые вернулись в Россию в феврале 1921 г., продав свой знаменитый брисбенский пансион — центр русской общины на улице Стэнли — за 300 фунтов. Формально они ехали в Россию, чтобы «поправить здоровье», в действительности же исполняли свою давнюю заветную мечту — вернуться на родину. Два года спустя мечта развеялась: Михаил Степанов, отец анзака Николая и «патриарх русской колонии» в Брисбене, умер в Москве в марте 1923 г., а его жена и дочь «подверглись там тяжелым испытаниям», говорилось в донесении австралийских служб безопасности. Степановы бежали в Китай с большим трудом, благодаря только тому, что были британскими подданными, смогли добраться до Харбина, разутые и раздетые. Николай решил остаться в Китае, а остальная часть семьи вернулась в Австралию. В Китае Николай завел семью, работал в торговых фирмах, в 1929-м попытался продлить свой британский паспорт, но не тут-то было. Степановы уже давно были в черном списке у австралийских властей, и вместо продления паспорта натурализация Николая была аннулирована без всякого предупреждения. Несмотря на то что он вырос в Австралии, воевал за нее и большая часть его семьи жила там. Не помогло и обращение Николая к австралийским властям, в котором он писал о своей искренней привязанности к стране. Только 11 лет спустя, в 1941 г., ему наконец-то удалось вернуться на пятый континент.

Василий Грешнер был, вероятно, единственным, кто написал воспоминания о своем пребывании в России в 1930-х гг. С 1929 г. он работал в Новой Гвинее, прокладывая там линии электропередач, а в 1932 г. отправился в Россию, чтобы повидать мать и родных. Он был сыном начальника нижегородского охранного отделения, убитого эсерами в 1904 г. Опасаясь навредить своей семье, он умолчал о своем происхождении и въехал по специальной визе, выдававшейся иностранным специалистам, желавшим работать в Советской России. Как только он сошел с корабля в Ленинграде, ОГПУ арестовало его и подвергло допросу. «Я решил не показывать им своего страха, — пишет он в воспоминаниях. — Чтобы вырваться на свободу, я должен был притвориться сторонником коммунизма. Я хотел познакомиться с Россией любой ценой, но отнюдь не из-за решетки». Чтобы убедить чекистов в своей благонадежности, ему пришлось сочинить историю о своем происхождении и своих мытарствах в Австралии. Он бравировал дружбой с Зузенко, с которым в действительности был едва знаком. В то время моряк-дезертир Зузенко пользовался доверием советских властей как активный участник русских выступлений под красным флагом. Он был депортирован из Австралии, но поддерживал с нею связь. В 1938 г. Зузенко был репрессирован и расстрелян. Удивительно, но Грешнера в конце концов выпустили. «Друзья считали меня сумасшедшим, — пишет он, — они говорили, что теперь я меченый, что даже мой иностранный паспорт не спасет меня, если органы дознаются, кем был мой отец». Добравшись до Москвы, В. Грешнер нашел свою мать и родных, пребывавших в бедственном положении. Решив прежде всего помочь им материально, он устроился работать на предприятие под Москвой. Этот опыт помог ему разобраться в том, как действительно жилось рабочим в стране социализма и как ловко манипулировала коммунистическая пропаганда общественным мнением на Западе. ОГПУ по-прежнему не оставляло его. Неожиданно он узнает о строительстве нового золотопромышленного предприятия в Казахстане. Недолго думая, Василий вербуется туда как специалист-техник и едет в сопровождении своего брата Святослава. Сделал ли он это ради заработка или для дальнейшего знакомства с Советской Россией? Или для того, чтобы еще раз испытать себя? Пожалуй, как человек авантюрного склада характера, для всего сразу. Предприятие строилось в неосвоенных краях, за Семипалатинском. Грешнер проработал там несколько месяцев, ощущая, как кольцо вокруг него сжимается все туже. Специалистов, работавших рядом с ним, арестовывали одного за другим. В конце концов он решил, что пора возвращаться домой, в Австралию. Когда он ехал в санях по замерзшему Иртышу, направляясь в Барнаул для получения визы, его арестовали и отвезли обратно в Семипалатинск, где посадили в тюрьму.

Описание психологического поединка Грешнера с ведущим его дело следователем принадлежит к самым сильным страницам оставленных им воспоминаний. Его заставили дать полный отчет о своей жизни и рассказать о своем отце. Не зная, что известно следователю, Грешнер выдал своего отца за военного врача, так и не сказав правды. А ОГПУ вело с ним свою игру: неожиданно его выпустили и направили работать на местный мясоперерабатывающий комбинат, надеясь, что он будет работать на «органы». Во время очередного посещения Семипалатинского ОГПУ Грешнер наткнулся там на своего недавнего знакомого, сотрудника ОГПУ, который следил за ним еще в Москве. Тот посоветовал Грешнеру «немедленно бежать и никогда не забывать о своем русском опыте, он также предостерег меня, чтобы я никогда не рассказывал о том, что со мной случилось и что я увидел в России, если я не хочу повредить моим родным в Москве». Годы спустя, записывая свои воспоминания в Мельбурне, Василий Грешнер так и не решился указать полные имена людей, встреченных им в Советском Союзе. Выдержав еще ряд испытаний, на этот раз уже в Москве, Грешнер в конце концов получил визу и вырвался из Советской России. «У меня появилось много настоящих друзей в местах, где я работал, и мне было очень тяжело оставлять их в этой адской стране». Он выехал из России без копейки денег и, находясь в Лондоне, подрядился на корабль, перевозивший породистый скот в Австралию. В 1934 г. он наконец-то снова ступил на австралийский берег, чтобы больше никогда его не покидать.

О жизни русских анзаков, вынужденных после войны кочевать с места на место, можно узнать и из сводок полицейской регистрации иностранцев. Этой обязательной процедуре по месту жительства подлежали с октября 1916 г. все ненатурализовавшиеся иностранцы. При переезде с одного места в другое они должны были являться в участок и заполнять учетную карточку. Парадоксально, но когда русские были на фронте, им доверяли оружие и жизни их товарищей, им даже доверяли служить в австралийской военной разведке и в полиции, но как только они ступали на землю Австралии, они снова становились чужими, потенциально подозреваемыми. Более того, унизительной процедуре полицейской регистрации подлежали теперь не только сами русские, но и их жены, родившиеся в Англии или даже в Австралии.