Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917

Столыпин прекрасно представлял себе, каким влиянием на крестьян пользуется в Великороссии община, и не надеялся рассеять его одними лишь правительственными санкциями. Он предполагал, скорее, воздействовать наглядным примером, дав возможность развиваться, наряду с общиной, и параллельной системе индивидуальных хозяйств. Все удельные и казенные земли, переданные в Крестьянский поземельный банк, должны были служить этой цели, и, чтобы увеличить этот земельный фонд, он был не против и частичного отчуждения крупных землевладений. Поэтому решающим для него было, чтобы земли, предназначенные крестьянам, не оказались в общинном владении, а попали именно в руки крестьян, которые смогли бы создать цветущий оазис независимых хозяйств, неотразимая притягательная сила примера коих со временем, как верил Столыпин, привлечет всех крестьян и заставит отказаться от общинного землепользования. Той же цели должно было служить законодательство, призванное облегчить выход из общины и заявление своих прав на земельный надел.

Проведение этой программы Столыпин полагал непременным условием экономических улучшений, которые, в свою очередь, заложат основу стабильности и величия страны. («Им нужны великие потрясения, — заключил он свое выступление в мае 1907 года, — нам нужна великая Россия!»)

В упразднении общинного землевладения Столыпину кроме того виделось первейшее средство поднять уровень гражданского самосознания россиян. Его, как и Витте, повергал в ужас низкий культурный уровень деревни^{423}. По его мнению, более всего Россия нуждалась в воспитании гражданского сознания, первейшим и главнейшим средством к чему было внушение сельскому населению представления о законе и уважения к частной собственности. И его аграрные реформы, таким образом, тоже служили в конечном итоге политическим целям — а именно созданию школы гражданского сознания.

Принципы столыпинской земельной реформы были далеко не оригинальны: уже с конца прошлого столетия они стали одной из постоянных тем дискуссий, ведшихся в правительственных кругах^{424}. В феврале 1906 года правительство обсуждало проект закона о предоставлении крестьянам возможности выхода из общины и закреплении в их собственность надельной общей земли. Сходный проект выдвинул в апреле 1906 года, за несколько дней до ухода в отставку, и Витте^{425}. Идея упразднения общин и организации переселения в Сибирь находила теперь сторонников даже среди самых консервативных землевладельцев, видевших в этих мерах способ избежать принудительного отчуждения их земельных владений. Всероссийский союз помещиков и Совет объединенного дворянства склонялись к подобного рода мероприятиям еще до выхода на сцену Столыпина. Товарищ Столыпина Крыжановский говорил: реформы стали столь неотвратимы, что, не будь Столыпина, их взялся бы проводить кто-нибудь другой, хотя бы даже и такой архиконсервативный министр как Дурново^{426}. И тем не менее, поскольку именно Столыпин стал проводить эти проекты в жизнь, они неотрывно связаны с его именем.

Краеугольным камнем столыпинской земельной реформы явился закон от 9 ноября 1906 года, и его значение станет понятным, если принять во внимание, что общинное землевладение, о котором в нем шла речь, охватывало в Европейской России 77,2 % сельских хозяйств^{427}. Закон освобождал общинных крестьян от обязательств остаться в общине. Существенное положение закона гласило: «Каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли» — и насколько возможно единым нерасчлененным наделом. Чтобы оставить общину, крестьянину больше не нужно было согласия большинства ее членов, право решения принадлежало ему самому. Пройдя необходимые формальности, домохозяин мог либо предъявить имущественные права на свой надел и остаться в деревне, либо распродать землю и уехать. В общинах, где переделы не производились с 1861 года, надел автоматически становился частной собственностью земледельца. Так как правительство шаг за шагом аннулировало все задолженности по выкупным платежам (начиная с 1 января 1907 года), а десятина пахотной земли стоила более 100 руб., то типичное хозяйство из десяти десятин могло получить земли на 1000 руб. 15 ноября 1906 года Крестьянскому поземельному банку было дано распоряжение предоставлять выгодные ссуды в помощь крестьянам, желающим выйти из общины^{428}.

Этот закон впервые сделал возможным нарождение в центральной России независимого крестьянства западного типа [88] . Но закон этот таил в себе и гораздо более революционный смысл, оспаривая глубоко укоренившееся крестьянское представление о том, что земля никому персонально не принадлежит, что она ничейная, и проводя взамен идею о «преобладании факта владения над юридическим правом пользования» ^{429} . И весьма типично для политической жизни последних лет империи, что такая радикальная перемена аграрного устройства проводилась по статье 87 — то есть как чрезвычайная мера, а Думой была одобрена лишь 14 июня 1910 года, спустя три с половиной года после ввода закона в действие.

88

Одно из общераспространенных заблуждений русской историографии, навязанное советскими историками, состоит в том, что столыпинские аграрные реформы были рассчитаны на поддержку «кулачества», то есть деревенских ростовщиков и эксплуататоров. В действительности они имели прямо противоположную цель: дать предприимчивым крестьянам возможность обогатиться своим трудом, а вовсе не ростовщичеством и эксплуатацией.

Насколько же эффективна была столыпинская аграрная реформа? Вопрос этот весьма сложен и противоречив. Одни историки утверждают, что она вела к быстрым глубоким переменам в деревне, которые могли бы предотвратить революцию, если бы не смерть Столыпина и удары, нанесенные первой мировой войной. Другая историческая школа не видит в них ничего, кроме правительственных мер, навязанных крестьянам против их води и немедленно отвергнутых ими после падения царского режима^{430}.

Факты говорят следующее^{431}. В 1905 году в 50 губерниях европейской части России было 12,3 млн. крестьянских хозяйств, возделывавших 125 млн. десятин земли; из них 77,2 % хозяйств и 83,4 % всех земельных площадей принадлежали общинам. В Великороссии общинное землепользование охватывало 97—100 % всех хозяйств и пашен. И несмотря на утверждения противников общинного землепользования, что земельные переделы уже не производятся, в центральной России они практиковались повсеместно.

В период с 1906 по 1916 год 2,5 млн. (или 22 %) входящих в общины хозяйств, обрабатывавших 14,5 % пахотной земли, выразили желание заявить права на свои наделы. Из этой же статистики видно, что новым законом воспользовались в основном беднейшие крестьяне с небольшими семьями, едва сводившие концы с концами: если среднее землевладение в центральной России составляло десять десятин, то крестьяне, пожелавшие выйти из общины, владели всего тремя десятинами^{432}.

В общем, чуть более одного общинного хозяйства из пяти воспользовались преимуществами, предоставленными законом от 9 ноября. Но эти статистические данные упускают одно существенное обстоятельство и тем самым дают гораздо более благополучную картину реформ, чем было на самом деле. Экономическая отсталость общинного землепользования заключалась не только в практике земельных переделов, но еще и в практике чересполосицы, которая была существенным следствием общинного уклада землепользования. Экономисты критиковали такую практику за то, что она тормозила интенсивное земледелие, вынуждая крестьянина постоянно перебираться с полосы на полосу, перетаскивая за собой все необходимые орудия. Столыпин, прекрасно представляя неудобства такой практики, чтобы избавиться от нее, внес в закон положение, согласно которому крестьянину, пожелавшему выйти из общины, предоставлялось право выделения цельного, неделимого надела. Однако общины не подчинялись этому указанию, и, по имеющимся свидетельствам, три четверти домохозяев, заявивших свои права на земельный надел согласно столыпинскому законодательству, должны были удовольствоваться разрозненными полосами^{433}. Такие владения получили название отруба; хутора же, то есть независимые хозяйства с цельными наделами земли, развивать которые чаял Столыпин, распространены были главным образом в окраинных районах. Таким образом, на пагубную практику чересполосицы столыпинское законодательство почти не повлияло. Накануне революции 1917 года, спустя целое десятилетие с начала столыпинских реформ, лишь 10 % крестьянских хозяйств России представляли собой хутора с цельными наделами, в остальных 90 % бытовало все то же чересполосное землепашество^{434}.

Таким образом, взвесив все обстоятельства, следует признать, что результаты столыпинских аграрных реформ были весьма скромными. «Аграрной революции» не получилось, и новый класс независимых землевладельцев не народился. Когда же у крестьян попытались выяснить мотивы выхода из общин, то оказалось, что половина из заявивших свои права на землю предприняли этот шаг только для того, чтобы продать землю и уйти из деревни, и лишь 18,7 % — из стремления к более плодотворному хозяйствованию. Тем самым реформа способствовала исходу из общин самых бедных землепашцев; более благополучные крестьяне оставались в общине, часто расширяя свои хозяйства, и почти все наделы — общинные или единоличные — по-прежнему представляли собой разрозненные полосы.

В подавляющем большинстве случаев русские крестьяне отвергали уже сами предпосылки столыпинских аграрных реформ. Когда реформы стали проводиться, оказалось, что крестьяне с презрением отнеслись к тем из своих соседей, кто выделился из общины, чтобы завести индивидуальное хозяйство. Общинные крестьяне неколебимо верили, что решение их экономических трудностей лежит в обретении в общинное владение всех частновладельческих земель. Они противились столыпинскому законодательству из опасения, что выход из общины части крестьян и выделение им наделов усугубит нехватку общинных земель и поэтому нередко, вопреки закону, не позволяли выйти из общины^{435}. В глазах соседей те, кто воспользовался возможностью, предоставленной законом Столыпина, уже не были крестьянами: и действительно, согласно положениям избирательного закона от 3 июня 1907 года, крестьяне, владевшие 2,5 и более десятинами земли, зачислялись в «помещики». Тем самым дни их были сочтены. В 1917 году, когда пал старый режим, отруба и хутора стали первыми жертвами крестьянского недовольства: в мгновение ока они, словно песочные замки, были сметены и поглощены бескрайним морем общественных земель.