Русские лгуны
Шрифт:
– Это у вас браслет?
– спросила председательша, сгораемая каким-то внутренним огнем.
– Браслет.
– Женщины?
– Да.
– И дорог вам по воспоминанию?
– Очень.
Председательша надулась.
– Хотите, я его сниму для вас?..
– несколько протянул Имшин.
– Для меня?
– Да! Если только вы полюбите меня за это.
Имшин был очень смел с женщинами.
– Ну, снимите!
– ответили ему.
Имшин снял браслет и подал его председательше.
– Я не имею на него права, - сказала она, отстраняя от себя браслет рукою.
– В
И Имшин встал, отворил форточку у окна и выбросил в нее браслет.
Внутренний огонь председательши выступил у ней на личико, осветил ее глазки, которые горели, как два черные агата.
– Когда ж доказательства вашей любви?
– спросил Имшин.
– Когда хотите.
– Сегодня я могу к вам заехать?
– Нет, это слишком будет заметно для людей.
– Ну, так завтра?
– Хорошо.
Имшин встал и отошел от председательши. Через полчаса она уехала из маскарада. От переживаемых ощущений с ней сделалась такая лихорадка, что она едва имела силы сесть в карету.
Последнее время страсть ее к своему избранному возросла до размеров громадных: она, кажется, только и желала одного, чтобы как-нибудь сесть около него рядом, быть с ним в одной комнате; на вечерах у них, когда его не было, она то и дело взглядывала на входную дверь; когда же он являлся, она обыкновенно сейчас же забывала всех остальных своих гостей.
– Entrez!* - говорил Имшин, ловко соскакивая с лошади и обращаясь к дамам, когда они подъехали к крыльцу его.
______________
* Войдите! (франц.).
Те вышли из саней и стали взбираться по лестнице.
– Лестница моя крута, как Давалагири{385}, - говорил он, следуя за ним.
Внутренность квартиры молодого человека была чисто убрана на военную ногу. В зале стояла цель для стрельбы, в средине которой вставлена даже бритва острием вперед. В гостиной, по одной из самых больших стен, на дорогом персидском ковре, развешаны шашки, винтовки, пистолеты, кинжалы, оправленные в золото и в серебро с чернью.
Имшин, как вошел, сейчас же оставил своих гостей, прошел в кабинет, переоделся там и возвратился в черкеске с патронами и галунами. В наряде этом он еще стал красивее. Между тем компаньонка осталась ходить по зале, а председательша вошла и села в гостиной. Когда она сняла салоп, то очень стало видно, что прелестное лицо ее истощено, а стан, напротив, полон. Имшин осмотрел ее, и во взгляде его отразилось беспокойство.
– Он ничего не замечает еще?
– спросил он.
– Нет, - отвечала председательша.
– Я нарочно заехала к тебе: научи меня, что мне делать.
Имшин пожал плечами. Склад красивого рта его принял какое-то кислое выражение.
– Что делать?
– повторил он; но в это время в лакейской раздалось чье-то кашлянье.
Имшин проворно вышел туда. Там стояла катавшаяся пожилая женщина с той же молоденькой девочкой.
– Ступайте туда, на нижнюю половину, - проговорил Имшин торопливо.
Старуха на это повернулась, отворила боковую дверь и вместе с девочкой стала спускаться по темной лестнице вниз.
Имшин снова возвратился к председательше.
– Делать одно самое лучшее, - заговорил он, - ехать тебе к отцу твоему или матери, остановиться вместо того в Москве; там есть женщины, у
которых ты получишь приют.– Прекрасно!
– возразила председательша.
– Но муж может спросить отца и мать, у них ли я.
– Неужели же они не сделают для тебя этого?
– Ни за что, особенно отец. Он скорее убьет меня, чем покроет подобную вещь. Я решилась на одно: скрываться - это только тянуть время; в первый раз, как он обнаружит подозрение, я ему скажу все откровенно. Он меня, конечно, прогонит, и я тогда приду к тебе.
– Разумеется, приходи!
– проговорил Имшин каким-то странным голосом и хотел, кажется, еще что-то прибавить, но в это время в лакейской опять послышался шум. Имшин вышел; там стоял гайдук в ливрее.
– Барин прислали за барыней; узнали, что оне здесь, - проговорил он нахальным лакейским тоном.
Имшин немного изменился в лице.
– Муж за вами прислал!
– сказал он, входя в гостиную.
Председательше в это время человек подавал чан, и взятая ею чашка сильно задрожала у ней в руке.
– Что ж? Ничего; я окажу, что озябла и заезжала к тебе. Я ему говорила, что была у тебя без него в гостях, - проговорила она притворно смелым голосом.
– Да, пожалуйста, как-нибудь без решительных объяснений.
– Не знаю, как уж выйдет.
Из залы вошла компаньонка.
– Николай говорит, что Петр Антипыч очень сердится и приказал, чтобы вы сейчас же ехали домой.
– Подождет, ничего!
– отвечала председательша, однако сама встала и начала надевать шляпу.
– Ну, прощай!
– проговорила она Имшину и, перегнув головку, поцеловала его.
– До скорого, может быть, свидания, - прибавила она.
– Прощай!..
– отвечал Имшин и сам страстно поцеловал ее.
Свидетельница этой сцены, компаньонка, немного тупилась и краснела. Наконец, дамы уехали.
Имшин остался в заметном волнении. В поданный ему чай он подлил по крайней мере полстакана рому, скоро выпил и спросил себе еще чаю, подлил в него опять столько же рому и это выпил. Красивое лицо его вдруг стало принимать какое-то зверское выражение: глаза налились кровью, усы как-то ощетинились. Он кликнул человека.
– Федоровна там?
– спросил он лакея.
– Там.
– И с Машей?
– С Машей.
– Ступай на свое место!
Лакей ушел.
Имшин подошел к одному из шкафов, вынул сначала из него пачку денег, потом из нижнего ящика несколько горстей конфект и положил их в карман. Подойдя к стене, он снял один из пистолетов и его тоже положил в карман и начал спускаться по знакомой уж нам темной лестнице. В комнатах не осталось никого.
В тусклом свете поставленных на столе двух свечей было что-то зловещее. Через час по крайней мере двери из низу с шумом отворились, и в комнату вбежал Имшин, бледный, растрепанный; глаза у него были налиты, как у тигра, кровью; рот искривился. Он подбежал опять к тому же шкафу, вынул из него еще пачку денег, огляделся каким-то боязливым и суетливым взглядом и снова спустился вниз по лестнице. Вслед за тем в сарае и в конюшне, в совершенной темноте, послышалось тихое, но торопливое закладывание лошади; вскоре после того со двора выехали сани и понеслись в сторону, где город уж кончался, на так называемое Прибрежное поле.