Русские оружейники

В августе, когда на грядке созрели первые четыре помидора, Васютка осторожно срезал их и принес матери.

– Мама, это помидоры с моей грядки, я сам вырастил, – сказал он с гордостью. – Это тебе, папане и бабушке. А этот я отнесу деду…

И, сунув помидор в карман, исчез.

К кузне деда он подошел осторожно и, заметив, что тот стоит у верстака, на цыпочках стал пробираться к наковальне; ведь только вчера он зазубрил у деда новую стамеску.

Как раз в тот момент, когда он положил на наковальню оранжево-красный помидор, Мироныч неожиданно повернулся, и глаза их встретились…

– Вот, дедушка, подарок с моей грядки, – виновато пролепетал Васютка.

– Спасибо, спасибо, внучек, – сказал дед и, подойдя, потрепал его за волосы. – И я, брат, для тебя тоже приготовил подарок. – Откинув дверцу тумбочки, он достал и протянул Васютке небольшой ящичек: в нем лежали пилка, молоток, маленький топорик, клещи, плоскогубцы и многое другое.

– Получай и устраивай под навесом себе мастерскую, – сказал дед.

Васютка остолбенел от радости и никак не решался принять подарок.

– Да бери же, бери, не бойся, это я сам сделал для тебя и вот… дарю.

Васютка схватил ящик, прижал его к груди и, даже забыв сказать спасибо, выскочил из кузни.

С этого дня во дворе стало заметно тише. Веселый смех и звонкие детские голоса раздавались редко. Васютка, его братишка и все соседские ребятишки теперь собирались под навесом и, разложив подаренные дедом инструменты, что-то мастерили и строили.

Васютка из старого ящика сделал себе подобие верстака и на нем из деревянных обрезков строил пароходы и паровозы, возводил дома и башни.

Когда наступили холода, весь свой скарб он перетащил в комнату, заняв целый угол.

– Это что еще за дело! – закричала на него мать. – И так негде повернуться, убирай все сейчас же!

– Ишь мусора наволок, – вторила ей бабка. – Грязь-то вожу не перевожу… Надо выкинуть все это в чулан.

– Не дам, не дам, это мне дедушка подарил! – Васютка сел на пол, обнял свои инструменты и горько заплакал.

Услыхав плач, из-за перегородки вышел дед.

– Вы чего малого обижаете, сороки? Он не просто играет, а рукомеслу учится. Это надо понимать.

Васютка, глотая крупные слезы, смотрел на деда, как на спасителя…

Дед был для него и учителем, и наставником, и другом. Только эта дружба оборвалась неожиданно и слишком рано.

На масленой в этот год стояли сильные морозы. Дед ездил в деревню навестить родных и дорогой сильно промерз. По приезде он тяжело занемог. Несколько дней пролежал на печи, кряхтя и стеная, потом велел истопить баню, находившуюся на задах двора, и пошел выпаривать хворь.

Из бани его принесли чуть живого.

По совету бабки положили на лавке и послали за фельдшером.

Когда явился маленький, горбатый старичок, фельдшер Анохин, дед несколько отдышался. – «Ну, слава богу, полегчало…»

Но когда фельдшер уходил, Васютка услышал слова: «Надо соборовать».

Он не знал, что значит «соборовать», но по тону, которым это было оказано фельдшером, по тишине, которая мгновенно воцарилась в доме, по скорбному выражению лиц матери и бабки понял: должно случиться страшное.

Выйдя на носках в другую комнату, он забрался в угол и там тихо заплакал…

Вечером пришел отец и с ним еще какой-то человек, говоривший грубым голосом. Через тонкую переборку, слушая разговор, Вася догадывался: там что-то собираются делать с дедом.

Незнакомый человек густым басом говорил что-то непонятное, скороговоркой. Потом Вася услышал более внятно: «Господи, помилуй…»

Затем голос матери: «Прости нас грешных!» – и чей-то плач, очевидно бабушки.

Васютка замер.

Вдруг он почувствовал, как кто-то коснулся его плеча, и услышал дрогнувший голос отца:

– Идем, Васютка… Идем, милый, с дедушкой надо проститься… Дедушка наш… помирает…

Васютка, войдя в горницу, увидел тучную фигуру отца Сергия, а за ним вытянувшегося на лавке деда.

– Подойди, внучек, не бойся, – услышал он знакомый, глуховатый голос. – Дай я тебя благословлю…

Вася подошел, поклонился.

– Расти… слушайся… учись… – говорил дед. – Ой как надо тебе учиться… Слышишь, Лексей… Вот тебе мой наказ, последнюю рубаху продай, а отдай по осени Васютку в училище…

– Скажи: прости, дедушка, – шептала мать.

– Дедушка, прости меня!..

– Бог простит, – сказал дед со слезами и с трудом выговаривая слова. – Учись… – И махнул рукой.

Васютку увели…

Дед умер через несколько дней. Его хоронили в воскресенье. Собралось множество народу. Гроб до самого кладбища несли родичи и мастеровые – дедовы ученики. Много он выучил на своем веку народу любимому оружейному мастерству и со всеми был добр и ласков, за это крепко любили его в Заречье.

На Васютку смерть деда произвела тяжелое впечатление. Несколько дней он метался в горячке, бредил, а в день похорон был привязан к кровати. Мать серьезно опасалась за его здоровье и по совету фельдшера прикладывала к русой головке холодные примочки.

Когда Васютка оправился от болезни, он все-таки долго не мог забыть о деде. Все ходил по дому и говорил плачущей бабке:

– Вот на этот гвоздь дедушка вешал шапку. А вот в эту конурку клал дратву и шило…

Мать, стараясь отвлечь его мысли от деда, переводила разговор на другое… Начинала с ним играть.

– А почему вы не взяли меня на могилку? – опрашивал он и всякий раз, как бабка шла на кладбище, просил взять его, словно надеялся увидеть там деда.

– Что ты, что ты, Васютка! – вмешивалась мать и уводила его в комнату.

Зато весной, когда просохла дорога, Вася часто ходил с бабкой на кладбище. Он помог ей убрать могилку и посадил на ней любимые дедушкины цветы – анютины глазки, за которыми ухаживал с большой заботой.

Он очень любил цветы, деревья, щебет птиц и дуновение ветра. Он мог часами просиживать где-нибудь под кустом, рассматривая яркие цветы, наблюдая за работой муравьев или слушая пение птиц. У Васютки была чуткая, поэтическая душа и доброе отзывчивое сердце. Он любил деда, отца, мать, бабку и маленьких братьев. Когда бывало дома голодно, Васютка отдавал братьям последнюю корочку хлеба, говоря при этом: «Вы ешьте и не разговаривайте, а я ничего, я как-нибудь…»