Русский Харбин
Шрифт:
Понимали две основные и главные вещи — что положение их в городе, да и вообще в Северо-Восточном Китае навсегда изменилось к худшему, и что выбор действий у них оставался небольшой.
«Старожилы» сначала просто ворчали, пытались выстроить отношения с китайской администрацией железной дороги, и порой выигрывали споры о своей незаменимости, ибо действительно были специалистами, знатоками железнодорожного дела, и заменить их китайцам было попросту некем. Своих кадров в Китае в ту пору было необычайно мало, да и сама возможность правительства перебросить их на северо-восток для крупномасштабного принятия дел у русских управленцев и инженеров отсутствовала. Поневоле приходилось продолжать пользоваться услугами русских специалистов, и даже идя на всякого рода компромиссы в виде сохранения относительно высокой оплаты труда. Ярким тому подтверждением явилось назначением китайцами начальником Особого Района Трех Восточных Провинций русского управляющего КВЖД, харбинского инженера путей сообщения Б. В. Остроумова.
Но если технические специалисты, служащие на КВЖД, еще могли рассчитывать на неизменность своего статус-кво, то очень многие из числа перебравшихся в Харбин военных и обыкновенных беженцев просто не могли найти работу по причине невостребованности своих умений и знаний и потому принуждены были влачить жалкое существование. Невыносимые условия быта побуждали целые семьи и отдельных эмигрантов к отъезду на юг, всегда считавшийся благодатным, и большинство русских людей, еще в середине 1920-х перебралось в Шанхай. В Харбине стали закрываться русские школы, институты, больницы, торговые дома… А те эмигранты, что все же решили остаться в Харбине, по недавно приобретенной «демократической»
15
Балакшин Петр. Финал в Китае. T. 1, Сан-Франциско— Париж — Нью-Йорк, Сириус, 1958.
Впрочем, с самого начала, со времен фильтрационных и карантинных лагерей на границах с Россией в начале 1920-х годов, на содержание русских, прибывших походным порядком и сдавшихся на милость китайцев, их правительство отпускало средства, едва достаточные для полуголодного существования людей. Да и после, когда части «отфильтрованных» новых эмигрантов было позволено выбрать себе новое место жительства в Маньчжурии, местные русские старожилы Харбина встретили их далеко не доброжелательно. Ведь десятки тысяч нуждающихся соотечественников нарушили безмятежный быт железнодорожников, заставив призадуматься о том, что и их собственное положение стало не таким прочным, как доселе казалось. А вскоре «коренные» жители Харбина смогли убедиться лично в том, что политический раздор между Китаем, СССР и Японией из-за КВЖД в случае возникновения масштабного вооруженного конфликта грозит выбить из-под ног прочную основу и их существования. Впрочем, постепенно обе «партии» — старожилов и беженцев, осознав неизбежное единство судьбы, свыклись с существованием друг друга. «Все ж мы русские люди», — утешали себя и те и другие. Мемуарист утверждал, что «последние нашли в первых то, чего им не хватало: людей более высокой культуры, характера, предприимчивости, выдержки». [16]
16
Указ. соч.
Так, например, после учреждения на русском Дальнем Востоке советской власти многие частные пароходовладельцы, державшие свои коммерческие суда на Амуре, сочли за благо увести свои суда за границу, чем крайне оживили харбинское речное пароходство и грузообороты города. Созданное в Харбине Русское общество судовладельцев, на общественных началах занималось изучением фарватеров рек, пригодных в перспективе для судоходства, оставило после себя многочисленные описания створов и вех по берегам маньчжурских рек. Члены этого общества составили лоции для Сунгари, Пони и Уссури. Впрочем, и не особо состоятельные русские беженцы, прибыв в Маньчжурию, спасаясь от большевистского террора, стали основателями совершенно новых для этого края отраслей промышленности и торговли, занявшись маслоделием, сыроварением, виноделием и изготовлением консервов. Те, кто еще недавно спасал свою жизнь, убегая из Советской России, в относительно спокойных условиях маньчжурской действительности оказались весьма жизнеспособными и предприимчивыми, вложив часть вывезенных капиталов в покупку земельных участков и постройку домов. Как ни странно, но именно благодаря беженцам времен «русской смуты» в Харбине сильно возросло домостроительство, и, как следствие, возле города и в его окрестностях появились новые предместья и поселки, с населением, включая сам город, к 1934 году в полмиллиона человек.
При их деятельном участии в Харбине стали открываться новые рестораны, возникли производственные артели всякого рода ремесел, мастерские по выточке ключей, мелкому и среднему ремонту бытовой утвари, комиссионные, конторы по спросу и предложению. Именно беженцам — чинам белых армий Дальневосточья — харбинцы обязаны появлением на своих улицах первых такси — парка обветшавших автомобилей иностранного производства, лихо управляемых элегантными офицерами в выцветших френчах без погон и залихватских фуражках со следами былых кокард. Они были всегда готовы доставить пассажиров в любом направлении, в том числе и на увеселительные прогулки за город. У стоянок такси стихийно стали возникать разнообразные «погребки», где перед дальней поездкой любой желающий мог вкусно поесть, сопровождая обед недорогой харбинской водкой. В городе бойко заработали новые кабаре, рестораны, ломбарды, в которых с легкой руки беженцев накапливались у ростовщиков коллекции драгоценностей, золота, наград, мехов и фамильного серебра. Деятельность большинства открытых новыми эмигрантами предприятий была сосредоточена на обслуживании досуга мало обремененных делами людей Харбина — состоятельных иностранных и консульских служащих, представителей разведок, в том числе и иностранного отдела ОГПУ. Одним из наиболее посещаемых мест был харбинский «Яр», созданный по образу и подобию знаменитого московского. ОГПУ, в лице своих харбинских работников Сошникова, Кузнецова и Пичугина, вело сбор оперативной информации путем вовлечения в круг информаторов ресторанных див, официанток и просто скучающих любительниц авантюрной жизни, обещая им самые разнообразные поощрения — от дарования советского гражданства до выплаты поражающих воображение сумм. Современники единодушны в признании, что, как правило, обещания эти не выполнялись. Многих инициативных дам ОГПУ просто использовало «втемную» для распространения дезинформации и сбора интересующих данных, а жаловаться на некорректность обращения незадачливым информаторам было некуда.
Игры с разведкой некоторых особо доверчивых харбинцев кажутся теперь детским лепетом в сравнении с небывалым расцветом наркоторговли в Харбине в середине 1920-х годов. К традиционно распространенным занятиям харбинских теневых дельцов, промышлявших контрабандой драгоценностей на линии КВЖД, в те годы добавилось изготовление и сбыт наркотиков отдельными этническими группами, склонными к стремительному обогащению без приложения особых стараний. Так, опиум в Харбин доставлялся из Приморья, где незаконно проживавшие корейцы засеивали маком огромные пространства, специально подготовленные для этого в Уссурийской тайге, куда не проникала рука советской власти. Опиум провозился в Харбин в паровозах, в вагонах с электрическими генераторами, в вагонах-ресторанах, в пассажирских купе за разборными стенками, в пачках, обернутых в свинцовую бумагу и резиновую ткань для сокрытия его специфического запаха. За доставку опиума курьерам платили от двух до пяти китайских долларов. Опиумный бизнес в Харбине был сосредоточен в руках корейца по фамилии Пак и некоего таинственного господина по фамилии Вульфович. Лица, ведающие доставкой, заранее договаривались с китайскими таможенными чинами, платя им за беспрепятственный пропуск «товара», в результате чего, доставленный в харбинские опиумокурильни, он стоил многократно дороже, но продолжал неизменно пользоваться спросом. Еще одним, весьма доходным бизнесом теневых предпринимателей Харбина 1920–1930-х годов была контрабанда драгоценностей, конфискованных советским правительством у репрессированных граждан и направляемых через Маньчжурию на продажу на иностранные рынки драгоценных металлов. Обеспечением беспрепятственного провоза через границу драгоценностей и их продажей в Харбине ведали люди, тесно связанные с советскими учреждениями, регулярно поставлявшими товар из СССР, но не желавшие предавать огласке происхождение ценностей. Контрагентами ОГПУ в городе становились, по утверждению современников, арендаторы вагонов-ресторанов и станционных буфетов, припрятывавшие передаваемые им драгоценности, а также ведущие переговоры о беспрепятственном провозе товара с китайской таможней. Традиционно привокзальные буфеты в Харбине принадлежали выходцам из Грузии. Многочисленные кавказцы, обслуживающие в вагонах-ресторанах,
прицепляемых к транзитным поездам, следовавшим из СССР на юг Китая через Маньчжурию, были вовлечены в этот бизнес и обладали советскими паспортами, что облегчало им контакты с основными поставщиками товара из соответствующих советских учреждений. Средства за вывезенные и проданные за рубеж золото и драгоценные металлы использовались советской властью в ходе различных внешнеполитических операций, считавшихся важными с точки зрения деятельности Коминтерна. Когда не хватало «государственного» золота, советские представители без тени сомнения обращались к своим харбинским контактам — знаменитым в теневой среде харбинским городским дельцам — Аполлонову, Берковичу, Бесеновичу, Утвескому или Шихману. Последний, на выгодных для себя условиях, ссудил как-то раз советских представителей слитками золота для финансирования военных операций между конфликтующими китайскими сторонами, когда генерал Фэн Юйсян согласился на сделку с коминтерновцами ввиду того, что маршал Чжан Цзолинь не предложил ему ожидаемого объема золота в обмен на вооруженную поддержку.Нельзя сказать, что борьба с теневой экономикой в городе совсем не интересовала полицию Харбина. Впрочем, русская полиция как институт была отменена сразу же по захвату дороги китайской администрацией, а новая, которой руководили китайские чиновники, не определила в числе своих приоритетных задач борьбу с экономическими преступлениями. Более того, никакая, даже самая энергичная, работа по обузданию наркоторговли или контрабанды не могла быть эффективно доведена до своего конца ввиду слабости самой системы правосудия, пришедшей в упадок, после того как русские суды были отменены.
По декрету китайского правительства от 23 сентября 1920 года было прекращено признание дипломатических и консульских представителей императорской России, и русские граждане на территории КВЖД были приравнены к иностранцам, не имевшим прав экстерриториальности, а, как следствие, подчиненным китайской юрисдикции. Все русские административные учреждения оказались закрыты, а их документация и делопроизводство были переданы в ведение китайской администрации. Коренным изменениям подверглись все бывшие русские судебные учреждения. Так, Особый Район Восточных Провинций, куда входила КВЖД, был подчинен китайской судебной палате, и для передачи дел китайской стороне в окружной харбинский суд были приглашены русские люди, занимавшие в прежнее время должности судей, прокуроров и присяжных поверенных. Они-то и помогали в разборе дел, касающихся русских и советских граждан, но формально не участвовали в судебных заседаниях, ведомых самими китайцами. Правда, не исключалось участие русских адвокатов в ходе рассмотрения китайскими судьями гражданских дел. Разумеется, полиция, тюрьмы, и арестантские дома в Харбине были подчинены китайскому прокурорскому надзору, и в какой-то момент вдруг вся система надзора начала давать сбои и терять эффективность. Преступники отпускались за недостатком улик, громкие дела разваливались, полиция превышала свои полномочия, и контроль над деятельностью правоохранительных органов сильно слабел. Происходило все это по причине «классических» искушений вновь назначенных китайских чиновников поживиться взяткой в той или иной форме. В обстановке общего упадка правосознания русские судебные консультанты в Харбине предложили администрации пересмотреть широко используемое китайское уголовное право, составленное еще в середине XIX века, в царствование императора Сюнь Туна. Сделать это было необходимо, прежде всего для достижения максимальной эффективности в работе китайских судебных органов с русским населением города, чтобы вернуть реформируемое судопроизводство к традициям, привычным для подданных Российской империи, судебная система которой и после ее развала продолжала оставаться эталонной и просто удобной. На это предложение русских юристов китайская сторона ответила неожиданным согласием. Впрочем, что касалось подлинного реформирования судебной практики, то до этого шага было еще далеко.
Проницательный наблюдатель харбинской жизни свидетельствовал: «На практике же все было иначе. Китайские судьи обычно были невежественными и неподготовлены к судебному разбирательству, где дело шло не дальше битья батогами не только подсудимого, но и свидетеля. В судах правили полуграмотные китайцы-драгоманы, они писали прошения, по-своему изменяя показания подсудимых, свидетелей, истцов, защитников, и подсказывали решения судьям. Взяточничество, обычное зло в Азии, играло значительную роль в судопроизводстве. Как правило, положение подсудимого было тяжелое, зачастую просто безвыходное, но далеко не лучшим было и положение свидетелей, которые также могли томиться в тюрьме, до появления в суде». [17]
17
Балакшин П. Финал в Китае. Нью-Йорк — Париж — Сан-Франциско, Сириус, 1958.
Известен трагикомичный случай, когда в ходе слушанья гражданского дела китаец-драгоман перевел русское словосочетание «разбитое стекло», как «убитый Стекло», что меняло смысл и характер преступления, переводя его из гражданских в разряд уголовных дел. Вновь назначенный на свое место китайский судья ревностно взялся за дело об убийстве «гражданина Стекло», приказал провести тщательное расследование обстоятельств и постановил направить чинов харбинского сыскного бюро на поиски тела. Русские истец и ответчик были и сами уже не рады тому, что обратились в суд, ибо дело грозило им тяжелыми последствиями. Перспектива пребывать в тюрьме по постановлению суда до окончательного выявления истины им совсем не нравилась, и они стали уверять судью и драгомана, что готовы решить тяжбу между собой миром. Однако китайцы успели уже так запутаться в ходе судебного разбирательства, что искренне не могли понять, о какой мировой умоляют их эти странные русские, если речь шла об убийстве. Впрочем, были и другие случаи, когда не столько профессионализм судьи и его компетентность, сколь даже внешний облик поражали воображение тех несчастных, кому приходилось иметь с ним дело. Современник так описывает эту драматическую историю: «В одну из камер суда, в которой председательствовал судья такого устрашающего вида, словно он только что спустился с сопок из хунхузского стана, ввели пожилую русскую женщину, закованную в… кандалы. Она находилась уже несколько лет в тюрьме по обвинению в убийстве сожителя-китайца, но по ее делу все еще велось судебное следствие. Она была в ужасном виде, на грани сумасшествия. Увидев страшного судью, она закричала: «Да убейте вы меня поскорее, ради Бога!» [18]
18
Указ. соч.
Подобные примеры как нельзя лучше доказывают не только медлительность и несовершенство правосудия, которое пыталась вершить в Харбине китайская администрация, но и то, как русские жители города невольно становились его жертвами. Оценку качеству китайских судов давали в своих лекциях профессора Юридического факультета, основанного в Харбине и открытого в равной степени для молодежи из эмигрантов, советских служащих КВЖД и китайцев. Маститые профессора Г. К. Гине, Н. В. Абрикосов, Н. В. Устрялов и Н. И. Миролюбов любили блеснуть курьезными примерами китайских судебных разбирательств, выступая перед студенческой аудиторией и призывая своих слушателей с должным вниманием в будущем относиться к вопросам судопроизводства. Харбинское студенчество Юридического факультета, весьма неоднородное по своему составу и взглядам, с интересом ходило на лекции приглашенных экспертов; практически все студенты были едины с ними в оценке китайской правовой системы, звучащей с академических кафедр. Студенты в большинстве своем были полны готовности по окончанию курса применить все полученные знания на практике и попытаться изменить существующее положение вещей. И это неудивительно, ибо лучшее юридическое образование в Маньчжурии, несомненно, можно было получить именно в стенах этого учебного заведения. В остальном студенты Харбина, как и взрослые, исповедовали те взгляды, которые были популярны в их собственном кругу общения, и порой враждовали, становясь субъектами, как шутили они, уголовного права. Происходило это, как правило, в ходе массовых побоищ между представителями какого-нибудь харбинского «Союза мушкетеров» и неистовыми комсомольцами из семейств советских служащих КВЖД. Как утверждали очевидцы молодежных уличных боев, случалось, что в ходе выяснения отношений молодыми людьми пускались в ход палки, кастеты и даже револьверы. Впрочем, были в Харбине и сугубо мирные студенческие организации, как правило, национально-ориентированные, как, например, Русское студенческое общество, возникшее на рубеже 1921–1922 годов, в состав которого входили те из студентов, которые еще недавно бились с оружием в руках против большевиков на фронтах Приморья в качестве белоповстанцев. Испытав на своем недолгом веку неоднократные встречи с грозившей им смертью, они устремились к фундаментальным познаниям и новым открытиям в жизни, презрев мелочные устремления и обиды, свойственные юнцам, не нюхавшим пороху, но жаждавшим самоутверждения. Само же общество способствовало своим членам получить или завершить высшее образование за границей, главным образом в американских университетах, и занималось тем, что по договоренности с ведущими учебными центрами Североамериканских Соединенных Штатов, направляло туда на учебу особо отличившихся русских студентов. Большинство из направленных стажеров так никогда и не вернулись в Харбин, обосновавшись за океаном и найдя там свою судьбу.