Русский Харбин
Шрифт:
Говоря о городском градостроительстве и архитектуре, и сегодня нельзя не вспомнить с восхищением великолепные частные дома рабочих и служащих дороги. Администрация дороги придавала жилищному вопросу такое большое значение, что к началу промышленной эксплуатации дороги общая площадь жилья работников КВЖД составляла 280 тысяч квадратных метров. Начиная с 1901 года, ежегодно по всей дороге строились новые частные дома, общая совокупная площадь которых составляла до 22 750 квадратных метров. Часть этих жилых домов в Харбине строилась в районе Нового города, и это были, как правило, двухквартирные одноэтажные дома и двухэтажные здания, состоявшие из четырех-шести квартир. Для крупных чинов железнодорожных управленцев возводились целые особняки. Рабочим и мелким служащим Главных механических мастерских КВЖД также предлагались одно- и двухэтажные дома, построенные для них у воды, в районе Пристани. Эти жилища, как правило, менее затейливые по оформлению интерьеров и разнообразию используемых материалов, чем те, что возводились в Новом городе, были столь же надежными, крепкими, рассчитанными на долговременную комфортную эксплуатацию. Мало оплачиваемые служащие железной дороги, в отсутствие лишних средств на содержание садовников, коллективным трудом, с помощью своих семейств, добивались впечатляющих результатов по части
Во дворах нововозведенных домов для хозяйственных нужд в пару дней возникали сараи и летние кухни, обустраивались ледники для хранения рыбы, ягод и шампанского. Из лишних досок строились подсобные домики, где рачительный хозяин-путеец держал садовый инвентарь или поленницу заготовленных дров для печки, чтобы в долгие холодные осенние и зимние вечера с томиком сочинений изящной словесности уютно нежиться на софе в хорошо натопленной квартире. В большинстве квартир на первых этажах были пристроены веранды и помещения для прислуги. Комфортные условия труда и отдыха для служащих дороги являлись чем-то непреложным, и управляющий железной дорогой генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват поставил за правило обеспечение каждого работника дороги казенной квартирой. Ведь помимо традиционно высокого жалованья, предлагаемого каждому инженеру, изъявившему желание приехать в Харбин, удобное и бесплатное жилье служило важным стимулом для удержания вновь прибывших специалистов на службе в климатически неприветливой Маньчжурии.
Эти случаи неслыханного благоденствия, даже по масштабам жизни в Российской империи тех лет, подтверждаются тем, что во многих произведениях харбинских писателей, посвященных русской жизни, можно встретить задушевные воспоминания и о казенной квартире в краснокирпичном доме, где было все для жизни, и о погребе-леднике во дворе. Нередко на страницах харбинской прозы можно повстречать и описание веранды, на которой при медлительных маньчжурских закатах можно было пить чай с вареньем из всех ягод, растущих рядом в тайге и палисадниках, густо заросших малиной и смородиновыми кустами.
Уют домашнего быта харбинцев обеспечивался и гарантировался целой армией разнообразных ремесленников, с готовностью предлагавших свои качественные изделия и почти что все мыслимые и немыслимые услуги по благоустройству домашнего очага. Немногочисленные архивные документы города, чудом уцелевшие от конфискации китайскими властями в 1960-е годы прошлого века, содержат упоминание о массовом притоке с 1903 года на КВЖД коммерчески активного населения из западных губерний России (особенно белорусских и украинских), представителей самых разных видов торговли.
Эти выходцы из западных губерний быстро богатели, занимаясь подрядами на строительстве дороги и организовывая работу лесорубов, не оставляя помимо всего прочего и свой основной род занятий — торговлю. Иногда вовремя организованные поставки того или иного востребованного товара обывателям или конторам Харбина помогали подрядчикам немыслимо быстро обогатиться. Порой же быстро пришедшие деньги, без последующего правильного вложения, проедались и проматывались, возвращая тем самым их владельца в исходное положение. Среди промотавшихся по большей части были азартные сибирские купцы и купчики из дальневосточных русских городов — Хабаровска, Благовещенска, Николаевска-на-Амуре. Реже подвержены были азарту рискнуть состоянием купцы-староверы, еще реже — представители разнообразных этнических групп, чьи религиозные убеждения не позволяли им просто так пускать нажитые средства «в распыл». В случае излишка, особо тяготившего карман иного коммерсанта, и в соответствии с его конфессиональной принадлежностью, в Харбине было принято вкладывать в строительство и благоукрашение храмов, молельных домов или синагог. Трогательное единство наблюдалось у коммерсантов в отношении к собственным религиозным праздникам, хотя в этом они лишь составляли часть общей картины начала XX века всеобщего трепетного и торжественного почитания древних духовных традиций. Один из православных харбинцев, выходец из малороссийского семейства, еще заставший в дни отрочества пору городского благоденствия, вспоминал: «В Харбине были изумительные Пасхальные ночи. С Великой Субботы на Воскресение громадный город погружался в темноту. И ровно в полночь, когда впервые перед запертыми дверями храма священники возглашали «Христос воскресе!», вдруг над всеми церквами зажигались кресты. Иллюминация, конечно, но было ощущение, что кресты плыли в воздухе, прорезая тьму. Это было потрясающе… Рождество и Пасху в Харбине невозможно описать. У нас дома в столовой стоял громадный стол, который во время празднования был весь заставлен разнообразными блюдами. На Рождество его покрывали соломой, а сверху стелили белоснежную скатерть — по украинской традиции. Накрывался стол уже вечером в Сочельник — обильный, вкусный, постный: стояли каши всевозможные, грибные блюда. А на следующий день разговлялись знаменитыми харбинскими окороками, колбасами, поросятами, икрой. Было очень много фруктов: бананов, ананасов, апельсинов. А на Пасху все разговлялись ночью, а с утра начинались… визиты. Был такой обычай. Так называемые визитеры садились на извозчиков и ездили по знакомым. Заходили, христосовались, выпивали рюмочку, кушали и уезжали. И вот, через несколько часов видишь такого визитера: китаец еле-еле везет его, сомлевшего, довольного. Все, навизитерился…»
Крепкая вера и незыблемость традиции выражалась ее последователями в храмостроительстве. Общеизвестно, что в десятилетие с 1932 по 1942 год для русской эмиграции в Харбине, включая представителей всех национальностей, исповедовавших православие, явилось временем расцвета церковно-общественной жизни. Если до 1917 года в Харбине действовал только один Свято-Николаевский собор и еще 5–6 небольших церквей, то к исходу русских из Маньчжурии в конце 1940-х годов в городе насчитывалось целых 22 действовавших православных храма. Кроме них в городе сообществами соответствующих конфессий было возведено и действовало 2 костела, лютеранская кирха, 3 мечети, 2 синагоги и молельня, украинская Покровская церковь, армянский молитвенный дом, 3 старообрядческих церкви, молитвенный дом молокан и проч.
Частью общественной жизни Харбина являлись театры и кинематографы. В будни по вечерам горожане любили посещать городские театры оперы и драмы. В городе был открыт и действовал даже украинский национальный театр, а еще общедоступный цирк местного антрепренера Боровского. Со временем по всему городу открылось несколько кинематографов и сеть кафешантанов, в которых вкусно кормили, а на небольших эстрадах с переменным успехом выступали местные певицы.
На линии железной дороги за пределами города, в отличие от бурной городской жизни Харбина, протекала величественная жизнь дикой природы. К востоку от города к самым шпалам подходил царственный манчжурский лес, а с запада простирались необъятные монгольские степи. Эта синергия города и «линии» была блестяще описана в трудах поздних исследователей харбинской жизни: «…Все это было полно зверьем, дичью, рыбой.
На «линии» закупалось мясо не фунтами, а пудами или тушами. Погреба железнодорожников ломились от диких коз, фазанов, гусей, уток, всевозможных солений и печений. Гостеприимству, хлебосольству не было предела. Затяжные праздники, дни рождений, именин, свадьба, крестины, похороны шли своим чередом в изобилии и пресыщении…» [1] Так протекала жизнь города неполные двадцать лет со дня его основания, хотя и эта идиллия постоянно омрачалось наличием в городе столь опасного социального явления, как бытовой бандитизм. Главными фигурантами громких дел помимо отдельных русских преступников, вроде легендарного харбинского вора-домушника Ивана Корнилова, приговоренного китайским судом к казни через медленное удушение, были и оставались хунхузы.1
Балакшин Петр. Финал в Китае. T. 1, Сан-Франциско— Париж — Нью-Йорк, Сириус, 1958.
Деятельность хунхузов в окрестностях Харбина особенно усилилась после большого наводнения Сунгари в 1932 году. Редко проходил день, когда кто-нибудь из горожан не бывал ими похищен. Особенно страдали богатые китайские дельцы, русские эмигранты и евреи. За одну только весну в Харбине были похищены десятки богатых китайских банкиров, коммерсантов и промышленников. Миллионер Ван Ю-Цзин за выкуп сына заплатил 250 000 китайских долларов, а затем за собственное освобождение — уже целых полмиллиона долларов. Владелец известного в Харбине универсального магазина Дун Фа-Лун по имени Mo Вэ-Тан был похищен дважды, каждый раз внося выкуп по 200 000 долларов за освобождение. Богатый харбинский коммерсант Чан Цин-Хо за три похищения уплатил в совокупности 500 000 долларов. Другой коммерсант, Лу Тай, заплатил за похищение сына 100 000 долларов и за себя — 50 000 долларов. Жители Харбина боялись купаться на Сунгари, так как за рекой, вблизи города, бродили банды хунхузов. В одном из хунхузских лагерей, в пяти милях от Харбина, в то лето находилось семеро русских, из которых один умер под пытками. Даже популярный харбинский доктор Казем-Бек, пользовавшийся всеобщей любовью горожан за свою широкую благотворительность, был похищен хунхузами дважды и каждый раз должен был вносить крупный выкуп. Из других русских были похищены купец Тарасенко, мальчик Валентин Танаев, сирота, содержавшийся при католической общине, которого приняли по ошибке за сына местного харбинского богатея, коммерсанты Тисминитский, Ескин и другие. Богатого харбинского еврея по имени Шерель де Флоренс похитили целые шесть человек-китайцев при выходе из харбинской синагоги на глазах двухсот с лишним разноплеменных свидетелей. После трехмесячного плена у хунхузов соплеменники выкупили его за 25 000 долларов. Порой на улицах Харбина разыгрывались и вовсе драматические сюжеты. На улице Харбина трое хунхузов напали на жену и детей британского служащего Британско-Американской табачной компании (ВАТ. — Прим. автора),г-на Вудруфа. Хунхузы остановили их автомобиль на одной из центральных улиц Старого города, разоружили шофера и приказали ему ехать за город. Тот умышленно стал вести автомобиль так, чтобы привлечь внимание полиции, а когда представился случай, ударил одного из хунхузов. Двое других в ответ ранили его. Пользуясь замешательством, жена Вудруфа вытолкнула из автомобиля детей, но была убита при попытке выскочить. Убийцы бросились бежать от собравшейся толпы. Один из них был пойман прохожим русским и убит на месте подоспевшей китайской полицией.
Кроме похищений людей с целью выкупа хунхузы нападали на пассажирские поезда, устраивали крушения, грабили пассажиров и убивали тех, кто оказывал им сопротивление. Тема хунхузов нашла свое отражение и у некоторых харбинских авторов. В частности, Арсений Несмелов в одном из сборников так живописал характерный «путь хунхуза»:
«О жене и матери забыл, Маузер прикладистый добыл И тугие плечи оголя, Вышел за околицу в поля. Те же джунгли этот гаолян, Только без озер и без полян. Здесь на свист хунхуза — за версту Свистом отзывается хунхуз…»Так, в сентябре 1932 года хунхузы, разобрав путь на КВЖД, устроили крушение поезда, ограбили пассажиров и увели в сопки оставшихся в живых. Весной того же года хунхузы взорвали поезд с японским отрядом на пути в Харбин, убили 14 солдат и ранили 37. Похищения людей не всегда были делом рук только хунхузов. Нередко в дни японской оккупации они устраивались русскими служащими японской полиции и жандармерии, и если не всегда с участием японских чинов этих учреждений, то по обыкновению с их поощрения. Похищения сваливались на хунхузов, а расследование умышленно запутывалось. Одним из таких нераскрытых дел было знаменитое похищение Тарасенко, владельца большого винно-гастрономического магазина, торговавшего советскими товарами.
Так или иначе, фигурантами громких дел, о которых писала харбинская уголовная хроника, были не только хунхузы, но и русские, главным образом в силу того, что даже с развитием и ростом города, становившегося почти полумиллионным, не изменялась его этническая доминанта и по-прежнему большую часть населения составляли выходцы из России.
Эмиграционные волны в начале 1920-х годов всколыхнули жизнь Харбина — забурлили политические страсти, стали создаваться различные партии, организации. Возникло много кружков и объединений — литературных, научных, художественных. Стоит отметить, что в городе возник и существовал музей Общества изучения Маньчжурского края, долгие годы возглавляемый А. С. Лукашиным. При музее работала талантливая плеяда русских зоологов — Павлов, Фирцев и сам Лукашин. Среди культурных начинаний стоит отметить Харбинское общество врачей и Национальную организацию русских исследователей им. Н. М. Пржевальского, воссозданную харбинцами-востоковедами в начале 1930-х годов под руководством археолога Владимира Васильевича Поносова. До 1945 года он опубликовал в харбинской периодике более 30 работ на русском и английском языках. Статьи являлись археологическим отчетом по проведенным экспедициям в Маньчжурии и даже в Восточной Монголии. Первые годы район исследований экспедиций под руководством Поносова, в состав которых входили будущие этнографы, историки и археологи, ограничивался сравнительно небольшим радиусом исследований. Вместе с Поносовым в составе экспедиции были и его ученики. Среди них — Василий Николаевич Алин, выступавший в качестве фотолетописца раскопок. Лев Михайлович Яковлев, уже в молодые годы написавший несколько работ по археологии солонов, ороченов и дауров. Анатолий Гаврилович Малявкин, впоследствии знаменитый переводчик истории Чжурджений, с которой так и не смог совладать пушкинский современник и собеседник о. Иакинф Бичурин. Их учитель, Владимир Васильевич Поносов, стал учредителем и членом президиума Клуба естествознания и географии. С 1929 по 1945 год он руководил Национальной организацией исследователей-пржевальцев, с 1932 года являясь работником музея, где заведовал отделом этнологии. За время музейной работы Поносов составил карточный каталог памятников археологии и истории Северной Маньчжурии с планами и кратким описанием, привел в порядок коллекцию предметов ламаистского культа, пополнял коллекции музея своими собственными археологическими находками. Под его руководством велись раскопки древних поселений в Байчэне и Дунцзичэне, и одновременно с этим был открыт целый ряд памятников эпохи неолита и палеометалла на озере Цзиньбоху.