Русское зазеркалье

Стоя в очереди на кассе, я продолжала прокручивать в голове позавчерашние события, так быстро изменившие мою здешнюю жизнь, так неожиданно открывшие для меня новую, неисписанную страницу.

—–

Ещё вчера я и вообразить себе не могла бы, что, бросив всё, оставив Эрику целый шкаф своего барахла, поеду в столицу ночным автобусом. И в мыслях не было! Нет, занималась я совсем другим: расхаживая в маленьком чёрном платье – декольте, нитка жемчуга на шее – между гостей вернисажа с бокалом шампанского в руке, приветливо-лицемерно улыбаясь малознакомым и незнакомым людям, я искала глазами Эрика, который после того, как я обнаружила его в постели с Маноэлой, почти вовсе перестал появляться дома. На сами работы я даже не глядела: мазня-мазнёй. Я бы и лучше сделала. (И делала, кстати: полгода назад на этом же самом месте был мой вернисаж.) В этот раз выставлялись работы Мугабы. Мугаба был другом Эрика, таким же, как и я, художником с рабочей визой, только посвежее и помоложе. Если Эрик уже не придёт, может быть, отыскать хотя бы виновника торжества и призвать к ответу? Правда, даже по сталинским законам сын за отца не отвечает, а приятель за приятеля тем более. Ну, тогда просто поплакаться ему в жилетку на его широкой чёрной груди. Или, может, совет какой даст… Ага, как же! Не будь дурой: на открытом рынке арт-продуктов предложение значительно превышает спрос, поэтому каждое из юных дарований (в моём случае второй свежести) так и глядит, как бы с улыбкой вцепиться собрату в горло. Но, может быть, Мугаба хоть знает, где искать моего суженого, этого поганца? Вот такими совсем неблагостными мыслями я была занята, когда в моей сумочке булькнул телефон.

Сообщение от Эрика?! Неужели в кои-то веки стал вести себя как мужчина?!

Нет, это было не сообщение, а электронное письмо. И не от Эрика. Письмо было по-русски, от Наташи.

Не ждала я, конечно, что она ответит так быстро, через неделю, да и что вообще ответит. Что-то даже ноги подкашиваются: не присесть ли куда?

Аля, привет!

Не ожидала получить от тебя письмо, очень удивилась. Рада, что у тебя всё хорошо. Огорчена, что не совсем хорошо. Ты умная девочка, и ты со всем справишься.

По твоему вопросу я узнала всё, что ты хотела, хотя не так, как ты просила. Спрашивать в гимназии – гиблое дело, не думаю, что они хранят архивы так долго, и даже не знаю, существует ли ещё гимназия. С городским архивом то же самое, и я в страшном сне не могу представить, чтобы я туда пошла. Мне пришлось напрячь Сергея, а ему напрячь ещё кое-кого.

Азуров действительно проходил по ведомству Сергея и даже был сотрудником. Ну, не прямо чтобы сотрудником, но он есть в их архивах. Азуров погиб в Иране несколько лет назад, точной даты мне не сказали. Я не уверена точно, умер или погиб, они сами там не уверены. Дело тёмное, и не думаю, что тебе нужно знать детали. Кажется, он так и не женился. Его мать умерла в 2013-м.

Извини за невесёлые известия. Это всё было вечность назад, правда? Есть ли возможность приехать к тебе этим летом? Или тебе сейчас не очень до меня?

Обнимаю, целую, Наташа

Как хорошо, что я присела на этот мягкий диванчик… Бокал надо поставить на пол. Вот так, осторожно… А теперь левую руку взять в правую. И сжать, крепко-крепко. Правда, это уже не имеет смысла. Почему здесь так холодно? Когда эта нация научится топить как следует, хотя бы в общественных местах? И что это за нелепое освещение? Дурочка, это не освещение нелепое, это у тебя что-то с глазами…

[Сноска дальше.]

– Do you need help, madam?

Спрашивающий стоял передо мной. Серьёзный пожилой мужчина, ухоженный, благожелательный, без всякой растительности на лице. Я улыбнулась через силу:

– No… not really… I… wouldn’t mind a tissue, though. – Он уже протягивал мне бумажный платок. У меня хватило сил взять его, кивнуть в знак благодарности, развернуть платок, поднести к лицу – и разрыдаться, едва я это сделала. Я, впрочем, быстро взяла себя в руки, всхлипнув ещё только пару раз. Мужчина присел рядом.

– Do you mind? You do need someone to talk to.

– You see – ah – a friend of mine has died in Iran. Learned just now.

– My deepest condolences, – мужчина склонил голову. – And yet, rude as it sounds, it takes human lives to build an empire.

– He was a Russian, actually, – пробормотала я.

– That… ‘That changes everything,’ I was going to say, but it doesn’t. May I ask your name?

– Alice Florensky.

– Sir Gilbert Bloom, – представился мужчина. – Pleased to meet you. I know at least one famous Russian by this second name, which makes me conclude…

– …That I am Russian, too. Very insightful, Mr Bloom.

Мне ответили не сразу. Глянув на собеседника, я приметила еле заметно приподнятую бровь, слабое подобие улыбки, и только тогда сообразила, что допустила этикетную оплошность.

– So sorry! («Ах ты дура, дура!») Sir Gilbert, I meant, – тут же исправилась я.

Баронет (или носитель рыцарского звания) издал короткий смешок.

– No offence taken. Do you study here, Mrs Florensky, or do you perform, erm, artistic work of some sort? That is, if I may enquire.

– Ms, actually. I was ‘performing artistic work,’ as you very nicely put it, until very recently. Yesterday they said they didn’t want me any longer. And not only that: my work visa expires in a fortnight, my partner, caught in bed with our Portuguese housemaid, probably wants a menage a trois, and now this email… – Я снова улыбнулась. Улыбаться, улыбаться всем им, никогда не показывать своей слабости. – Please don't see it as if I were complaining.

– Very stoic, my dear. You don’t have a permanent residence permit, then? You sound so very British…

Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что даже бушмены в наше время говорят по-английски, что за три года даже зайца можно научить курить, что британцы в принципе несколько переоценивают свой язык в качестве бесценного дара человечеству – но прикусила язык, конечно. Сэр Гилберт, кажется, желал мне только добра – зачем тогда?

– I am terribly afraid to be misinterpreted in my intentions, – между тем продолжал мужчина, – but do you mind if I take you to a good restaurant in the neighbourhood where we can discuss all these… unfavourable happenings at some more length?

Всё чудесатее и чудесатее! Действительно, немного смелое предложение, даже от баронета, но неужели сэр Гилберт прямо вот так сразу потащит меня в своё дворянское гнездо, чтобы там коварно надругаться над моей несколько увядшей невинностью? Даже если и так, то хуже, наверное, уже не будет. Куда уж хуже…

Всё-таки сомнение, видимо, отразилось в моих глазах, потому что мой собеседник счёл нужным пояснить, еле приметно улыбаясь:

– I am homosexual, Ms Florensky, so you don’t have to be afraid of… you know, very mean things.

– A relief to hear that, – пробормотала я детским голоском. – No, I don’t mind. Not at all.⁴

––

В ресторане наш разговор продолжился. В ожидании горячего я рассказала сэру Гилберту мою немудрящую и такую, наверное, типичную историю: мою влюблённость в Эрика на последнем курсе Мухинки; мою скоропалительную эмиграцию; мои не слишком убедительные попытки творческой деятельности на новом месте; мои случайные заработки; мои мытарства с получением вида на жительство (наш заключённый во Франции брак оказывался не вполне действительным, верней, всё зависело от Эрика, которому нужно было поставить три подписи и который по разным причинам всё никак не мог их поставить); моё растущее разочарование при виде того, как мой любимый человек собирается оставаться вечным мальчиком до седых волос; мою попытку откладывать деньги самостоятельно, занимаясь не самым безупречным промыслом на чёрном рынке искусства; наше растущее отчуждение – очень вежливое, впрочем, без единой грубости с его стороны; мою жалкую улыбку при виде недавней безобразной сцены и слова Эрика, который, ободренный этой моей пришибленностью, всё смелее объяснял, как ему нужны разнообразные источники вдохновения и предлагал решить дело цивилизованным путём; понедельничное уведомление из UK Visas and Immigration…⁵ Сэр Гилберт был превосходным слушателем: он слушал внимательно, лишь изредка бросая лаконичные реплики и задавая только самые нужные вопросы. Например