Рыцарь Спиркреста

Ее губы кривятся в холодной, жесткой имитации улыбки. — И с этими словами я собираюсь уйти и продолжить свой день. Что касается тебя, то ты можешь просто идти вперед и… ох, я не знаю… отвалить.

И тут она разворачивается, ее длинный хвост изящной формой закручивается в дугу, кончик хлещет меня по груди, и она удаляется.

Последний раз, когда Софи доверяла Эвану

Мой первый праздник вдали от Спиркреста был похож на пробуждение от кошмара, но потом ты понимаешь, что все еще спишь, только в немного другом кошмаре. Родители все каникулы расспрашивали меня о школе, об учителях, об уроках. Спрашивали меня о других детях, о друзьях, которых я завела.

Я достаточно хорошо рассказывала о качестве обучения, о том, как много занималась, о том, что записалась в кружок продленного дня. Учителя почти по всем предметам говорили мне, что после каникул я буду переходить в более высокие группы, — наглядное подтверждение моих способностей к учебе.

Но родителей интересовало не это. Успеваемость в школе не производила на них впечатления, потому что это было то, чего они ожидали — минимум.

На самом деле их интересовало, использую ли я по максимуму те возможности, которые предоставляет мне Спиркрест. Они хотели знать, с кем я подружилась, завязала ли я связи с детьми политиков, актеров, адвокатов, руководителей компаний.

На все вопросы я отвечала расплывчато. Я не хотела, чтобы они читали мне лекцию о том, как важно заводить связи в Спиркресте. В равной степени я не хотела, чтобы они вынюхивали информацию о моих друзьях, хотя, конечно, у меня был только один друг. Эван.

Но если бы я рассказала им об Эване, мне неизбежно пришлось бы отвечать на вопросы, рассказывать о богатстве и значимости его семьи. А я этого не хотела.

Время, проведенное с Эваном, заставило меня забыть о том, что я нахожусь в Спиркресте. Это позволило мне хоть ненадолго почувствовать себя обычным подростком с обычной школой. Эван не говорил о своей семье или деньгах. Он говорил о фильмах, которые ему нравятся, о комиксах, которые он читает, о своих любимых сладостях и закусках, о своей сестре и собаке. Обычные вещи, как у обычного человека.

Так что большую часть каникул я провела, ненавидя свое отсутствие и одновременно страшась нового семестра, но когда начался новый семестр, все оказалось не так плохо, как я думала. Выстроившись перед главным залом для начала собрания, я как раз смотрела на бледно-серое небо и снег, увенчивающий голые ветви деревьев, когда меня за локоть схватила чья-то рука.

Я поворачиваюсь и вижу летние небесно-голубые глаза и копну кудрей, сверкающих, как бледное золото. На моем лице появляется улыбка. — Привет.

— Привет. — Улыбка Эвана — это ямочки и яркие белые зубы. Он достает из кармана коробку и протягивает ее мне. — Счастливого позднего Рождества.

Я беру коробку. — Это мне?

— Да. Это твой рождественский подарок. Открой его.

Мое сердце бьется в груди так сильно, что практически сшибает ребра. Коробка небольшая, но красиво упакована в пудрово-голубую бумагу, с серебряным бантом и вьющимися лентами.

Разрывать упаковку почти невежливо, но нетерпеливое выражение лица Эвана побуждает меня к этому. Открыв коробочку, я обнаруживаю маленькое серебряное ожерелье, на котором висит крошечный серебряный медвежонок.

Не плюшевый, а настоящий медведь, крошечный, с длинной мордочкой. Я смотрю вверх.

— Медведи — мои любимые животные.

Он улыбается. — Я знаю. Они очень умные и одни из единственных животных, которые горюют друг по другу — я помню.

Я сглатываю комок в горле и закрываю коробку. — Я ничего тебе не подарила.

Он пожимает плечами. — Это нормально. Мы не говорили, что будем дарить подарки, но я увидел это, когда сестра потащила меня с собой за покупками, и подумал, что тебе это понравится.

Мне понравилось. Настолько понравилось, что после этого я носила его каждый день.

Каждый день — до последнего дня, когда я доверилась Эвану.

Однажды после собрания я получила награду за сочинение, которое написала. Это было, как всегда, унизительное испытание — стоять перед всем классом и получать грамоту, а все смотрят на меня и шепчутся о том, что мои родители — уборщики.

Но к тому времени я уже научилась отключаться. Я пошла на фронт, наблюдая за собой издалека, и до конца собрания оставался незанятым.

После собрания я поспешила скрыться в толпе студентов, выходящих из актового зала.

Но не успела я отойти, как меня схватила за локоть чья-то рука. Я повернулась и снова увидела лицо Эвана. Голубые глаза, блестящие на солнце волосы, широкая улыбка.

— Поздравляю с наградой, Софи. Не могу поверить, что твое эссе будет опубликовано.

Я махнула рукой. — Это ерунда. Это глупость.

— Это не глупость. — Его ухмылка была похожа на маленький костер, освещающий меня светом и теплом. — Это круто. Молодец, Софи.

Я вздохнула и наконец-то расслабилась, из меня вырвался смешок. — Спасибо.

Мы посмотрели друг на друга, и момент стал странным, другим. Мягким. Он раскрыл объятия и поднял бровь. Я засмеялась и шагнула в его объятия. Мы обнялись: он был теплый, и от него приятно пахло дезодорантом и шампунем. Меня обдало жаром, который исходил от моего сердца и от его тела.

Мы отстранились друг от друга. Его щеки были раскрасневшимися, как и мои. Мы рассмеялись и отправились в наш класс английского языка — несмотря на то, что у нас больше не было общего класса.

На следующий день все изменилось, и наша дружба с Эваном закончилась так же внезапно и неожиданно, как и началась.

Капитуляция

Софи

К концу ноября жизнь превратилась в сплошное рабочее пятно, стресс от Эвана сменился стрессом от учебы. Несмотря на мои организаторские способности, школьные задания накапливаются. Математика дается достаточно легко, если потренироваться, но история и литература — это сочинения, которые пишутся один за другим. Каждый учитель ведет себя так, как будто его предмет — единственный, который ты изучаешь. А поскольку я не желаю соглашаться ни на что меньшее, чем высшая оценка, это означает, что нужно больше читать, исследовать и писать.